Алеша - Анри Труайя

– Нет, оставь, Алеша! Мне нравятся эти порывы ветра!

В первый раз Тьерри назвал его Алешей. Это тронуло Алексея, как будто горячее, сильное рукопожатие. Он молча сел. Его друг был прав. Ненастье, солнце, ночь, горы, усталость, семейные обеды, прогулки по каменистым дорожкам, камины Фей – все было прекрасным в этом французском мире, куда пригласил его на каникулы Тьерри.

Вернувшись в Нейи, Алексей не знал, чем заполнить бесконечное свободное время. Праздный, разочарованный, он бродил по тихим улицам города, бесцельно возвращался домой, валялся на диване, смотрел рассеянно в окно: там не было ни гор, ни каскадов, ни опасных тропинок! Перед взором вставала серая стена с нелепыми окнами. Неужели в этом его будущее? Родители, с которыми он так радостно встретился, казались теперь странными, скучными, далекими. Они настойчиво продолжали разговаривать с ним по-русски. Он через раз отвечал по-французски. На следующее после его возвращения утро мать получила письмо от мадам Гозелен, которая благодарила ее за то, что она доверила ей ее «очаровательного Алексея» на каникулы: «Благодаря ему у Тьерри было несколько великолепных дней. Дружба этих двух мальчиков освещала наш дом. Они и в самом деле созданы друг для друга». Алексея взволновало это неожиданное и такое исключительное признание. Он еще больше заскучал. Мать тотчас ответила мадам Гозелен. Но написала письмо по-русски. Алексей перевел его, и она переписала французский текст под бдительным взором сына.

Чтобы отвлечься, он иногда уходил в Булонский лес, устраивался вместе с другими бездельниками на траве за оградой танцплощадки Арменонвиль, слушал оркестр, игравший для избранной публики, и вспоминал о вечере в казино с Тьерри. Время от времени, когда было особенно жарко, мать жалела его и давала немного денег, чтобы он мог пойти искупаться в бассейне Делиньи на Сене. Там он плавал, нежился на солнышке, рассматривал женщин в купальных костюмах и сравнивал их с Жизелой. Потом, взбудораженный воспоминаниями об этих полуобнаженных телах, возвращался домой. Каждый или почти каждый день он писал Тьерри, чтобы рассказать о том, как он провел свободное время, и поделиться своими мыслями. Тьерри отвечал аккуратно. Он окончательно поправился и стал вновь совершать прогулки. «Я помешался на дорожках! – писал он. – Хочется провести весь год здесь». Дела заставили его отца вернуться в Нейи, однако на выходные дни он вновь приезжал в деревню. Мать всякий раз беспокоилась, когда Тьерри уходил из шале, и тем не менее разрешала ему часами в свое удовольствие гулять в горах. Жизела тоже уехала. Курортники покидали Сен-Жерве. «Тем лучше, – продолжал Тьерри в следующий раз. – Я брожу один. Это потрясающе!»

Некоторое время спустя – новое письмо. «Представь себе, что со мной позавчера произошла идиотская история. Ты ругал меня за неосторожность, когда я упал на каминах Фей. А что скажешь сейчас? Это сильнее меня, мне хочется тратить силы, рисковать. Иначе „жизнь будет такой же пресной, как мясо без соли“ – как говорил великий шутник Бальзак. Ты знаешь горную речку Бонна, на берегу которой находится парк Файетта? Я пошел туда после обеда: хотелось помечтать. Я спустился к воде. Даже летом, в самый разгар жары, она, сбегая с ледников, дышит холодом. Этот ревущий поток, пенящийся водоворот был великолепен! Еще немного – и я „родил“ бы стихи во славу природы. Но камень, на котором я стоял, пытаясь удерживать равновесие, выскользнул из-под ног, и я оказался в ледяной воде, старик! Уцепился за ветку. Но подняться на берег не смог. Позвал. Никого. С десяток минут я барахтался в водовороте. Если бы ты видел, как мне стало не по себе! Наконец гуляющие услышали и вытащили меня. Я промок и замерз так, что зуб на зуб не попадал. Взволнованная мать, естественно, вызвала доктора. Меня засунули в кровать. Совершенно больного, признаюсь. Я, наверное, слишком долго оставался в воде. Поднялась температура, болит горло и колет в боку, когда глубоко вздыхаю. Доктор успокоил мать. Он считает, что через несколько дней я буду на ногах. Так хочется поскорее тебя увидеть! Удивляюсь пунктуальности, с которой принимаю микстуру и таблетки! Утешает лишь то, что стоит отвратительная погода. Чтобы убить время, читаю и слушаю музыку. Фонограф стоит у меня под рукой. Начинаю любить Моцарта. А чем ты занимаешься, Алеша? Ты дочитал „Боги жаждут“? Если нет – то поторапливайся». И подписано: «Твой друг навек».

Взволнованный этим новым происшествием, Алексей попросил Тьерри описать все более подробно. Ответ успокоил его. «Не волнуйся. Я усиленно лечусь. Ты не написал мне о книге, жду твоего приговора». Подчиняясь наказу, Алексей закончил чтение романа Анатоля Франса и сдержанно высказал свое мнение: «Ты прав. Конец довольно интересный. Все эти несчастные, собранные в одной повозке, везущей их к гильотине, – это очень трагично! За исключением этого места книга показалась мне немного скучной. Совсем не хочется начинать эксперимент с „Войной и миром“. Я откопал у букинистов дешевое издание Арсена Люпена. Это, пожалуй, повеселее. Примусь за дело. Время так долго тянется без тебя! Родители не понимают, что я сдыхаю дома от скуки. Они погружены в свои русские привычки, свои русские заботы и воспоминания. И хотели бы навязать их мне силой. Но мне нужно другое. Мне нужны наши разговоры с глазу на глаз. Когда вспоминаю о них, то у меня перехватывает дыхание. Возвращайся скорее, старик. Умоляю тебя. И на будущее – не прыгай как коза! Купаться здорово, полезно, но не в одежде и не в реке, спускающейся с ледников. Кроме шуток, будь осторожен. Прошу тебя об этом во имя нашей дружбы».

Письмо, которое он получил от Тьерри в ответ на свое, было полно ласковых упреков. Тьерри не понимал, почему он опустился до чтения детективных романов, в то время как его ждало столько шедевров. Что касается его презрения ко всему русскому, то он считает это смешным: «Позднее ты будешь жалеть, что не интересовался раньше своей родиной. Я считаю, что можно быть глубоко русским человеком и любить Францию. Когда вернусь в Париж, то постараюсь тебя в этом убедить. А сейчас я еще не окреп. Температура не отступает. Я кашляю, задыхаюсь. У меня все время болит грудь. Извини, что мое письмо короче, чем обычно. Сегодня утром мне трудно писать. Мысли путаются. Привет, друг!»

За этим откровенным письмом пришла короткая записка, нацарапанная карандашом: «У меня, кажется, сильное воспаление легких. Но врач не очень беспокоится. И ты не волнуйся. Твой старый однокашник, все еще лежащий в постели, но несокрушимый – Тьерри».

Начиная с этого дня Алексей отправлял в Сен-Жерве все более беспокойные письма. Тьерри отвечал нерегулярно, несколькими лаконичными строчками. Состояние без изменений. Он не сможет вернуться в октябре. Он вернется в школу только в начале второго семестра, после выздоровления: «Твои письма поддерживают меня, Алеша. Напиши мне еще, пиши так часто, как сможешь, не дожидаясь моих ответов».

В конце сентября Крапивины получили через своих друзей Болотовых три льготных билета в театр «Фемина». Вся французская пресса расхваливала оригинальность спектакля, который поставило русское общество «Летучая мышь» Никиты Балиева. В одно из воскресений отправились в театр всей семьей. Алексей был на представлении не первый раз. Однажды родители уже водили его в маленький зал, где голодная русская труппа играла пьесу о войне и революции, которая показалась ему немодной и многословной. А на этот раз он оказался в настоящем театре с богатой позолотой, среди элегантной публики. В этой массе было, наверное, несколько эмигрантов, но большинство зрителей были, естественно, французами. Алексею казалось сверхстранным то, что желающих аплодировать комедиантам, языка которых они не понимали, оказалось так много. Программа была целиком русской. Друг за другом следовали маленькие картины. В одних актеры пели, в других разговаривали. Одни были странными, другие – грустными. Однако все они, несомненно, были навеяны старой Россией. Здесь был и хор выпивающих перед сражением гусар, и крестьянские танцы под балалайку; воркованье двух влюбленных и веселый разговор трех мужиков на ярмарке; здесь были и проклинавшие бедность лодочники с Волги. Каждую картину встречали бешеными аплодисментами. После каждой сайнеты[16] во время смены декораций перед занавесом появлялся Никита Балиев и весело по-французски объявлял следующий скетч. У него была круглая как мяч голова и черные густые брови. Его иностранный акцент вызывал смех. Алексей смеялся вместе со всеми. А разве не такой же акцент у его отца и матери? Им вновь овладели чувства смущения и гордости. Казалось, что французы в зале насмехались над русскими и в то же время восхищались ими. В конце концов и он поддался всеобщему ликованию. Он веселился. Он был заодно со всеми и забыл о неприятных ощущениях сковывавшего движения тесного костюма.