Прекрасные авантюристки - Елена Арсеньева

Толмач помялся, однако все же перетолмачил вопрос. Старший китаец не замедлился с ответом:

— В звездную ночь трудно сказать, которая из звезд самая блестящая!

Анна Иоанновна этим не удовольствовалась. Во что бы то ни стало хотела, чтобы китаец указал на нее! Однако тот поклонился Елисавет и сказал, что считает ее самой красивой. Одна беда — у нее слишком большие глаза. А впрочем, это даже хорошо, иначе-то никто не остался бы в живых при виде такой красоты!

Разумеется, императрицу сей роскошный комплимент разъярил… Это было еще одной каплей в чаше ее ненависти к Елисавет, которая изливалась на тех, кто служил ей.

Внезапно учинили обыск у Ивана Петрова, регента хора Елисавет (она была большой любительницей музыки), и нашли загадочные и опасные бумаги: письмо о возведении кого-то неведомого на престол российской державы и отрывок какой-то пьесы о принцессе Лавре. Регент был схвачен и препровожден в Тайную канцелярию. Однако на допросе клялся и божился: письмо вовсе не письмо, а слова из хорала, который исполнялся в день тезоименитства Анны Иоанновны.

Императрица напряглась — и припомнила, что да, пелись в ее честь такие слова… Пьеса же о принцессе Лавре предназначалась для домашней постановки. Беда прошла стороной — регенту поверили.

Вскоре разразилась гроза над головой преданной Яганны Шмидт. Она имела неосторожность нелицеприятно отозваться о Бироне. Яганна отведала плетей и отправилась в монастырь. Анну Иоанновну весьма интересовало дознание. Ходом его она осталась не слишком-то довольна и заявила, что высечь и отправить в монастырь следовало не какую-то там служанку, а саму Елисавет, которая ведет себя как отъявленная распутница.

Да, Елисавет снова дала повод смаковать подробности своей личной жизни!

Ее нового любовника звали Алексей Шубин. Он был прапорщиком лейб-гвардии Семеновского полка, где произведен был в унтер-офицеры, а потом в прапорщики. В полковых казармах его и увидела Елисавет.

Надо сказать, что по прошествии времени в этих казармах у царевны появилось множество друзей. Строго говоря, гвардия — это было общество, в котором она вращалась, и это общество теперь было ей предано, обожало ее.

Для гвардейцев ничего не значило, что отец женился на ее матери уже после того, как родилась Елисавет. Женился все-таки! Главное, что она — дочь Петра!

Елисавет отвечала любовью на любовь. Она крестила солдатских и офицерских детей (за что ее почтительно называли «матушкой»), она строила глазки статным воинам, она танцевала с ними и кружила им головы, она выбирала из их среды любовников…

Веселый, неутомимый плясун и еще более неутомимый кавалер, Алексей Шубин оказался родственной душой этой рыжей неугомонной царевны. Елисавет удалось добиться, чтобы возлюбленного дали ей в ординарцы, — и теперь они были неразлучны.

Однако лейб-гвардейский прапорщик был удалец не только в постели. Шубин оказался достаточно честолюбив, чтобы поддерживать и разжигать честолюбие, почти угасшее в его подруге. Он не уставал напоминать Елисавет о ее происхождении и праве на престол. Возможно, он чаял и сам обрести там место, ведь память о солдатской прачке, ставшей императрицей, могла вдохновить какие угодно честолюбивые мечты.

Неведомо, что именно послужило толчком к грозе, которая грянула над его головой: эти опасные разговоры или слишком страстная привязанность к нему царевны. Видимо, Бироном руководили как ревность, так и желание предотвратить возможный заговор, когда он попросил у Анны Иоанновны жизнь или смерть Шубина.

Алексей был перехвачен — не в казармах, где это могло вызвать неудовольствие и даже бунт, а по пути к Елисавет, — арестован, разжалован из гвардии и, обвиненный в государственной измене, подвергнут пыткам, бит кнутом, а затем отправлен в вечную каторгу на Камчатку. Сопровождающим бывшего лейб-прапорщика в ссылку был дан строжайший приказ нигде, ни в каких пересылках не отмечать его имени, а по приезде в место назначения немедля женить его на какой-нибудь туземке.

Шубин был обречен на забвение, а Елисавет стали сниться такие кошмары, от которых она просыпалась с криком и принуждена была искать успокоения в объятиях истопника Василия Чулкова.

Впрочем, она не очень долго оплакивала Шубина. Время — лучший лекарь, и, как ни банально это утверждение, оно тем не менее истинно. Сердце этой ветреной особы просто не могло пустовать. Там в разное время поселялись конюх Никита Возжинский (рассказывают, что он был настолько низкого происхождения, что не имел даже фамилии и получил ее позднее — по названию одного из необходимейших в конюшенном деле предметов), камер-паж Пимен Лялин, отличавшийся редкостной обольстительностью, кучерской сын Ермолай Скворцов, а уж гвардейцев, солдат и офицеров перечислять устанет рука… Ну и Василий Чулков подвизался на той же ниве, куда ж без него! Однако новая любовь Елисавет была настолько сильна, что перечеркнула все ее прежние привязанности.

В 1732 году в ее жизни появился чернокудрый малоросс Алексей Разумовский, певчий императорской капеллы.

Маркиз Иоахим де ла Шетарди, французский посланник и друг Елисавет, совершенно очаровательно, с истинно галльским юмором излагал в своих донесениях историю появления Алексея Григорьевича при дворе:

«Некая Нарышкина, вышедшая впоследствии замуж,[18]женщина, обладающая большими аппетитами и приятельница цесаревны Елизаветы, была поражена лицом Разумовского, случайно попавшегося ей на глаза. Оно действительно прекрасно.

Нарышкина обыкновенно не оставляла промежутка времени между возникновением желания и его удовлетворением. Она так искусно повела дело, что Разумовский от нее не ускользнул. Изнеможение, в котором она находилась, возвращаясь к себе, встревожило цесаревну Елизавету и возбудило ее любопытство. Нарышкина не скрыла от нее ничего. Тотчас же было принято решение привязать к себе этого жестокосердного человека, недоступного чувству сострадания…»

Далее, в том же донесении, Шетарди отмечал:

«Если его облик и хранит еще остатки неуклюжести, свидетельствующей о его происхождении и воспитании, то эта неуклюжесть, быть может, и исчезнет при заботливости, с какой царевна его шлифует, заставляя его, невзирая на тридцать два года, брать уроки танцев, всегда в ее присутствии, у француза, ставящего здесь балеты…»

Да уж, Елисавет и впрямь «шлифовала» своего нового любовника как могла. Разумовский из певчих сделался придворным бандуристом, затем был назначен гоф-интендантом, получив под свое начало двор и все имущество Елисавет. Ну и ее ветреное сердце, само собой разумеется. Она влюбилась страстно, она готова была на все ради Алексея, и, забегая вперед, надо сказать, что он навсегда остался властителем ее сердца, хотя порою ему приходилось разделять эту власть с другими, в числе которых, кстати, был и его собственный брат.

Но сейчас речь не о том.