Пепел над пропастью. Феномен Концентрационного мира нацистской Германии и его отражение в социокультурном пространстве Европы середины – второй половины ХХ столетия - Б. Г. Якеменко

появилось пространство возможностей, из ситуации было необходимо выйти, и поиск этого выхода был самой главной задачей. Однако проблема была в том, что выйти из нее уже можно было только через Концентрационный мир.

Именно поэтому многие крупнейшие лагеря создаются еще до начала Второй мировой войны – Дахау (1933)[168], Заксенхаузен (1936), Бухенвальд (1937), Флоссенбург и Маутхаузен (1938), Равенсбрюк (сначала единственный женский лагерь, но позднее еще в 13 лагерях создаются женские зоны) (1939), и вскоре после начала войны возникает Освенцим (1940)[169]. Общее количество нацистских концентрационных лагерей в Европе и их жертв являлись и являются одним из самых дискуссионных вопросов как западной, так и отечественной историографии. Советские исследователи Д. Мельников и Л. Черная дают цифру в 1100 лагерей только на территории Германии, через которые прошли 18 миллионов человек. Из них погибли от 8 до 12 миллионов человек[170]. По мнению авторов коллективной работы «Топография террора», Концентрационный мир к январю 1945 года состоял из 25 больших и 1200 малых лагерей с 7 миллионами только негерманских заключенных[171]. Справочник М. Вейнмана «Система лагерей национал-социализма» содержит сведения о 10 тысячах концентрационных лагерей различных типов, через которые прошло около 12 миллионов человек[172]. М. Семиряга насчитывает 14 033 лагеря, «включая лагеря для военнопленных»[173]. О. Дворниченко, автор работы о судьбах советских военнопленных, приводит цифру в 22 тысячи лагерей в десяти странах Европы[174]. Согласно последним изысканиям американских исследователей М. Дина и Д. Мегарджи, на территории Европы с 1933 по 1945 год было в совокупности около 42 тысяч мест принудительного содержания (тюрем, гетто и лагерей) военнопленных, политзаключенных, евреев, цыган и «восточных рабочих», через которые прошло от 15 до 20 миллионов человек[175].

Если вглядеться даже не в детали, а только в цифры, указанные выше, неизбежно напрашивается вопрос: неужели никто не предвидел этого? Тем более что «Mein Kampf» Гитлера, самая яркая из теней, отброшенных вперед, была написана и опубликована еще в 1925–1926 годах, и это было не единственное «предсказание» трагического будущего. Предвидели многие. Предчувствие грядущей трагедии можно найти у публицистов, режиссеров, политиков, ученых. Так, в 1929 году вышел роман «Партенау» авторства Макса Рене Хессе. В центре сюжета была дружба обер-лейтенанта Партенау и юнкера Кибольда. Партенау мечтает вернуть Германии величие, рассуждает о создании тайных организаций. Они настойчиво ищут вождя, который негерманские народы отправит в Сибирь, а те европейские территории, которые они теперь занимают, отдаст немецкому народу, ибо последний имеет на это право благодаря своему превосходству над другими народами. «Насколько в ней был предвосхищен язык и образ мыслей Третьей империи!.. – писал В. Клемперер. – Все произведение я воспринимал как порождение дикой фантазии психически неуравновешенного человека. Так, видно, все его и воспринимали, в противном случае непонятно, каким образом в период Веймарской республики могли допустить публикацию столь провокационной книги…»[176]

Это было одно из наиболее точных, но не единственное «свидетельство о будущем». Еще в 1924 году Э. Фридрих выпустил фотоальбом «Война против войны», который представлял собой сборник фотографий, на которых были ужасы войны – разрушенные дома, газовые атаки, изуродованные раненые, трупы убитых, парады и многое другое. Альбом произвел потрясающее впечатление на германское общество, и в 1925 году Фридрих открыл в Берлине Антивоенный музей, доживший до 1933 года. В 1928 году был принят пакт Бриана – Келлога, которым пятнадцать передовых стран отказались от войны как от средства ведения политики. Три года спустя А. Эйнштейн и З. Фрейд обменялись широко известными письмами, получившими общее название «Для чего война?», где обсуждали причины войны, ненависти, истоки человеческих конфликтов и возможности преодоления этих все более ощутимых проблем. В 1933 году знаменитый берлинский фотограф Э. Блюменфельд создал на основе коллажа Д. Херфилда ряд собственных фотоколлажей на тему «Гитлер, череп, кровь», где портреты Гитлера сливались с черепами, украшенными свастикой. В 1938 году известный режиссер А. Ганс снял фильм «Je accuse» («Я обвиняю»), представив искалеченных участников войны, и в том же году В. Вулф опубликовала свои знаменитые «Три гинеи» – размышления об истоках войн.

Наиболее ярко предчувствие грядущей катастрофы выразилось у Ф. Кафки, персонажи которого, по мнению В. Подороги, «современному читателю кажутся предвозвестниками того страшного опыта, который потом части европейского человечества пришлось пережить»[177]. Роман «Процесс», в котором человека судят по законам, о которых он не знает, и в конце концов казнят непонятно за что, с поразительной точностью воспроизводит ключевые черты будущей системы, в которую войдет и Концентрационный мир. «Нет сомнения, – говорит главный герой, – что за всем судопроизводством, то есть в моем случае за этим арестом и за сегодняшним разбирательством, стоит огромная организация. Организация эта имеет в своем распоряжении не только продажных стражей, бестолковых инспекторов и следователей, проявляющих в лучшем случае похвальную скромность, но в нее входят также и судьи высокого и наивысшего ранга с бесчисленным, неизбежным в таких случаях штатом служителей, писцов, жандармов и других помощников, а может быть, даже и палачей – я этого слова не боюсь. А в чем смысл этой огромной организации, господа? В том, чтобы арестовывать невинных людей и затевать против них бессмысленный и по большей части – как, например, в моем случае – безрезультатный процесс». Он нанимает адвоката, который говорит ему, что единственно верный путь – это приспособиться к существующим условиям и не выступать против них. Тюремный капеллан предлагает «осознать необходимость всего», а выводом является то, что «ложь возводится в систему»[178].

Указанные выше ужасы кафкианских миров, которые в то время казались абсурдом, а сегодня превратились почти что в общее место, а также многие другие опережающие время свидетельства стали характерным проявлением известного «феномена массового предвидения», который нередко наблюдается на грани катастроф и заключается в том, что если народ, страну, регион впереди ждут по-настоящему серьезные испытания, войны, потрясения, то их энергия словно доходит из будущего, вызывая творческий подъем и озарения у людей настоящего. Так, у Петрония и Апулея в их сплетениях разных «басен на милетский манер» и анекдотах, в их вульгарной жажде жизни, саrре diem и демонстративном наслаждении всеми ее благами можно видеть прозрения отдаленной гибели Римской империи. У Ф. Бэкона в «Новой Атлантиде» видны зарницы английской буржуазной революции, у Д. Казановы и Сен-Симона – предчувствия Французской революции, а у В. Маяковского и многих его современников – переворота 1917 года. В приведенных свидетельствах, текстах, фотографиях (и не только этих) можно отчетливо видеть грядущие Освенцим и Бухенвальд. Этих «свидетелей будущего» безусловно слушали и слышали, однако