Noir - Борис Сапожников

— И как так получается, что никакой секретности не сохранить, — раздражённо произнёс командант, прежде чем выбраться из броневика. — Зеваки всё всегда узнают через считанные часы, а потом «жареные» новости появляются на передовицах газет.

Я мог бы рассказать ему о причинах, главная из которых — чудовищная перенаселённость нашего урба. Даже в приличных районах вроде квартала Реформи люди буквально сидят друг у друга на головах. Да и такой человек, как астрийский военный атташе, держал приличный штат слуг, и мёртвым его нашёл явно один из них. А уж эта публика точно не умеет держать язык за зубами.

Я выбрался из броневика вслед за командантом и теперь более внимательно смотрел на толпу. Через щёлки-бойницы в дверце боевой машины людей было особо не разглядеть. Один из лейтенантов последовал за нами, второй же повёл броневик в сторону, чтобы не перекрывать уличное движение. Толпа была разнородной, в основном состояла из тех же самых слуг, работавших на хозяев других особняков в этом квартале и подмастерьев лавочников и хозяев магазинов, обслуживавших местных обитателей. В общем, из тех, кто иногда мог позволить себе полентяйничать, а после с упоением рассказывать, как оказался в самой гуще недавних событий. Среди них резко выделялась женщина в чёрном платье, застёгнутом под горло. Она стояла в стороне от зевак и глядела на особняк атташе так, будто дыру в фасаде прожечь хотела. За всё время, что мы прошли от броневика до поста часовых у входа, она не отвела взгляда, и как мне показалось, даже не моргнула ни разу.

Рядом с часовыми отиралась пара ажанов[7] в синих мундирах и кепи. Грудь обоих украшали медные бляхи с номером квартала, за который они отвечают. И один из полицейских явно не должен был находиться здесь. Выходит, даже среди них есть самые обыкновенные зеваки, готовые бросить свой пост ради сомнительного удовольствия после поделиться новостями с товарищами по службе в ближайшем кабачке.

— Почему тут толпа? — рявкнул на них командант, подойдя к входу в особняк быстрым шагом — ноги у него были длинные, и нам с лейтенантом приходилось поспешать, чтобы не отстать от него. — Двое полицейских чинов торчат у входа в особняк, где лежит покойный атташе нашего союзника, и не предпринимают никаких действий, чтобы разгонять толпу. Вам, вижу, мундиры жмут, так вы быстро их лишитесь, если продолжите служить так же!

Оба ажана вытянулись в струнку и отдали честь.

— Вмиг всё исправим, мсье командант! — выпалил тот, кто отвечал за этот квартал.

— Виноваты! — добавил второй. — Промашка вышла!

Ещё раз салютовав, оба едва ли не бегом помчались к толпе, на ходу выдёргивая из карманов медные свистки.

— Разгильдяи, — почти выплюнул командант, подходя к часовым.

Он протянул им документы, разрешающие нам входить в особняк. Те недолго изучали бумаги и пропустили нас.

Внутри особняк оказался практически роскошным — в нём не было и следа того, что сейчас принято называть былым величием. Астрия раскошелилась на самую лучшую обстановку для своего военного атташе. Ковровая дорожка на полу, вазы на тумбах у стен, банкетки для посетителей. Ручки из позолоченного металла без следов потёртостей — за этим явно пристально следят. У лестниц и дверей дежурили астрийские солдаты с чёрными повязками на рукавах, вооружённые пистолет-пулемётами Ригеля с короткими прямыми магазинами. Я помню, какой ужас они наводили в траншеях в первые недели после появления на фронте. Мы тогда думали, что ещё немного — и конец войне, но нет, так легко она заканчиваться не хотела. Ещё не напилась крови.

Нас троих беспрепятственно пропустили на второй этаж, в спальню атташе. Первое, что бросилось мне в глаза, — это идеальный порядок и покойник, лежащий в постели со сложенными на груди руками. Я без церемоний прошёл по недавно натёртому полу прямо к телу и глянул на него.

— И что же, — обернулся я к подошедшему команданту, — его так и нашли?

— Нам сообщили, что да, — кивнул тот, явно смущённый увиденным. — Я сам на месте преступления ещё не был, первым делом отправился в «Континенталь».

У дверей спальни показался слуга, попытавшийся закрыть их за нами, но я остановил его жестом.

— Милейший, ты кто будешь?

— Личный слуга господина покойного атташе, — выдал он, явно напуганный тем, что им заинтересовались.

— Подойди сюда и дверь за собой прикрой, — велел я, и слуга, привыкший делать, что говорят, подошёл. — Ты скажи, как хозяина нашли?

— Вот так, как есть, и нашли, — выпалил слуга, явно наученный кем-то, что надо говорить.

— Значит, военный атташе, — подключился командант, — так и спал в вицмундире и при орденах, как персонаж из анекдота про астрийцев? Ты кому врать вздумал?! — заорал он во всё горло. — На Иль-де-Салю захотел?!

Одного упоминания Иль-де-Салю — каторжного острова в Африканских колониях, откуда никто не возвращался, — хватило, чтобы слуга побелел как полотно. Челюсть его задрожала, по лицу обильно потёк пот, пальцы нервно теребили край ливреи.

— Отвечай честно, и всё обойдётся, — примерив на себя шкуру доброго полицейского, заверил я его. — Как нашли хозяина?

— В одной исподней рубахе, — быстро залепетал слуга, перед мысленным взором которого, наверное, уже проносились видения каторги на Иль-де-Салю, — лежал он наоборот, ногами к стене, стало быть.

— А в спальне что же, такой порядок и был?

— Да почти что. Разве только пропало что.

— Что именно?

— Дозвольте пройти, так оно лучше вспоминается.

Я махнул слуге, и тот принялся обходить спальню, где-то останавливаясь и поясняя:

— Вот тут часы стояли, невеликие размером, но дорогущие. Настоящий «Жаке-Дро», с клеймом. Здесь вот, в ящичке, хозяин табакерку держал с вензелем. А вон туда всегда бумажник клал, обыкновенно-то он стол запирал, да его взломали и вытащили всё оттуда.

Слуга для наглядности открыл взломанные ящики письменного стола, и на дне одного что-то блеснуло золотом. Лейтенант жандармов вынул из него небольшого размера золотую монетку.

— Золотой хагенсталлер, — доложил он, передавая монету команданту.

Я взял её у жандарма и осмотрел вслед за ним.

— Довоенный, — сказал командант. — В таких золото водилось в приличном количестве.

До войны хагенсталлеры — золотые монеты, которые чеканил астрийский двор, — были чем-то вроде международной валюты не только в Священном союзе, но и по всей Аурее. Когда валютные курсы и экономические взаимоотношения стран запутывались, именно эти монеты, в которых и в самом деле было прилично золота, становились мерилом. В них оценивали товары и услуги почти все развитые страны континента. Даже альбийцы, гордившиеся своей национальной валютой, не гнушались ставить цены в хагенсталлерах для лучшего понимания.