Карнакки - охотник за привидениями - Уильям Хоуп Ходжсон

Они вдруг надулись, превращаясь в целый холм силы и звука, жесткий и грубый, четко вырисовывавшийся в лунном свете. Густой слой пота лежал на громадной верхней губе. И в этот же самый миг свист превратился в безумный визг, заставивший меня оцепенеть наверху моей лестницы за окном. А потом, буквально в следующий момент, передо мной оказался ровный пол комнаты… гладкий полированный каменный пол, простиравшийся от стены к стене, и наступило абсолютное молчание.

Представьте себе, какими глазами смотрел я внутрь притихшей комнаты, вспоминая зрелище, которое только что было перед моими глазами. Я казался себе больным и испуганным ребенком, желающим только спокойно спуститься вниз с этой самой лестницы и как можно быстрее убежать прочь. Но в этот самый миг я услышал голос Тассока, взывавший ко мне изнутри комнаты и моливший, моливший, моливший о помощи. Боже мой! Я находился в таком потрясении; охваченному страхом, мне казалось, что ирландцы все-таки заманили его внутрь комнаты и теперь торжествуют. А потом зов повторился, и, разбив окно, я прыгнул внутрь комнаты, чтобы помочь бедняге. Я смутно ощущал, что зов исходил откуда-то из мрачного зева большого камина, и сразу же бросился к нему; однако возле камина никого не оказалось.

— Тассок! — крикнул я, отражения моего голоса заходили по пустому помещению.

И в этот же самый миг меня словно озарило: я понял, что Тассока здесь не было и никто не кричал. Охваченный мучительным страхом я бросился к окну, и тут страшный и ликующий визг пронзил комнату. Слева от меня торцовая стена, вздуваясь, тянула ко мне пару немыслимых губ… черных, чудовищных, находившихся в ярде от моего лица. Нелепым и безумным движением я потянулся за револьвером, имея в виду не эту страшную нежить, а себя самого, ибо грозившая мне опасность была страшнее тысячи смертей. И тут вдруг неведомая последняя строка обряда Саамаа негромко прозвучала в комнате. Случилось то, что мне уже приходилось переживать однажды. Вокруг меня с ровным и монотонным шорохом посыпалась пыль, и я понял, что жизнь моя ничего не стоит и в буквальном смысле слова висит на волоске посредине бурного, кружащего вокруг меня водоворота незримых тварей. А потом ощущение это оставило меня, и я понял, что, может быть, останусь в живых. Душа моя вновь соединилась с телом, жизнь и сила вернулись ко мне. Я отчаянно метнулся к окну и бросился наружу вперед головой, ибо признаюсь честно: в тот миг смерть была мне нипочем. Рухнув на лестницу, я соскользнул по ней вниз и, перехватывая руками, извиваясь, живым добрался до самого низа. И сел там, где упал — в мягкой и влажной траве, посреди лужицы лунного света, а над моей головой через разбитое окно комнаты все доносился негромкий свист.

На этом все и закончилось. Поняв, что остался невредимым, я обошел замок и стуком в окно разбудил Тассока. Меня впустили, после чего мы долго беседовали за добрым виски — ибо я находился в полном расстройстве мыслей и чувств…

Рассказав по мере возможности все как было, я объяснил Тассоку, что всю отделку комнаты нужно сломать и каждый кусок ее сжечь в топке, окруженной Пентаклем. Он кивнул. Что еще можно было сказать? А потом я отправился спать.

Приставив к работе целую рать, за десять дней мы превратили убранство комнаты в дым и как следует прокалили горелкой каменные стены.

Когда рабочие начали сдирать панели, я получил твердые свидетельства начала этой кошмарной истории. Над большим камином, после того как сняли дубовые панели, обнаружился вмурованный в стену камень с витым орнаментом, на котором была старинная надпись. Древние кельтские письмена гласили, что в этой комнате был сожжен Диан Тинси, шут короля Альцофа, составивший песнь Глупости на короля Эрнора из Седьмого замка.

Справившись с переводом, я показал его Тассоку. Он немедленно взволновался, поскольку знал эту старинную повесть и отвел меня в библиотеку, посмотреть на старинный пергамент, на котором история эта была изложена во всех подробностях. Впоследствии я обнаружил, что местные жители прекрасно помнят об этом случае, хотя и считают его скорее легендой, чем подлинным историческим эпизодом. Но уж во всяком случае никто и не предполагал, что старинное восточное крыло замка Ястре представляет собой остатки древнего Седьмого замка.

Ветхий пергамент поведал мне о том, что в старину здесь совершили весьма грязное дельце. Получалось что король Альцоф и король Эрнор являлись врагами, так сказать, от рождения; однако в течение многих лет их рознь ограничилась лишь небольшими набегами до тех пор, пока Диан Тинси не пропел против короля Эрнора песнь Глупости, и сделал он это перед королем Альцофом; и такое одобрение высказал этой песне король Альцоф, что отдал шуту одну из придворных дам в жены.

Постепенно песню узнали все в округе, и наконец она дошла до слуха короля Эрнора, который разгневался так, что пошел войной на старого недруга, взял его замок и сжег короля Альцофа вместе с замком, но шута Диана Тинси привез в свой собственный замок, приказал вырвать ему язык за сочиненную песню и заточил в одной из комнат восточного крыла (явно использовавшуюся для всяких неаппетитных дел), а жену шута взял себе на ложе — красоты ради.

Но однажды ночью жена Диана Тинси исчезла, а утром ее нашли в объятиях мужа. Тот сидел, насвистывая песню Глупости, поскольку петь ее он более не мог.

— Тогда Диана Тинси зажарили живьем в громадном камине — возможно, на той самой решетке, о которой я уже упоминал. И до самого мгновения смерти Диан Тинси насвистывал песню Глупости, слов которой не мог более произнести. После этого по ночам в комнате начали часто слышать какой-то свист; а потом в ней появилась какая-то зловещая сила, так что никто не осмеливался заночевать в ней. Скоро и король перебрался в другой замок, ибо свист тревожил его. Ну, вот и все. Конечно же, я всего лишь коротко пересказал то, что было написано на пергаменте. Но история достаточно странная. Как вам кажется?

— Да, — согласился я, отвечая за всех остальных. — Но как могла эта тварь набрать такую чудовищную силу?

— Один из случаев продолжения мысли, оказывающей положительное воздействие на окружающую материю, — ответил Карнакки. — Процесс должен был совершаться не одно столетие, чтобы возникло такое чудище. Это подлинный случай проявлений Сайитьи, которые лучше всего уподобить живой духовной плесени, пронизывающей саму структуру эфирных волокон и, конечно же, требующей для своего роста особого контроля над вовлеченной в него материальной субстанцией. В нескольких словах этого не объяснишь.

— Но что разорвало седьмой волосок? — спросил Тейлор. Однако Карнакки не знал этого. Он сказал, что, скорее всего, просто слишком натянул этот волос. Он также объяснил, что, как они выяснили, разбежавшиеся от него ночью люди пришли к замку не для того, чтобы устроить какое-то безобразие, а чтобы послушать свист, вдруг сделавшийся предметом разговора во всей округе.

— И еще, — поинтересовался Аркрайт, — имеете ли вы представление о том, что определяет применение неведомой последней строки обряда Саамаа? Мне, конечно, известно, что ею пользовались Нечеловеческие Жрецы в Заклинании Раааии; но кто или что воспользовалось ею в вашем случае?