Шафрановые врата - Линда Холман

Некоторые автомобили были такими ржавыми, что в них почти не осталось дна, у большинства не было дверей и крыши. Шины у всех были опасно стершимися. А один предприимчивый парень вообще припряг двух ослов к передку машины без двигателя.

Стояли теплые благоухающие дни раннего лета, запах цветущих апельсиновых деревьев ощущался повсюду. Но меня одолевали разочарование и беспокойство. Каждый день, проведенный в Танжере, был еще одним понапрасну потраченным днем, и, не в силах больше ни минуты усидеть в своем номере или вестибюле, я, чтобы отвлечься, шла на Гранд Соку — Большую площадь. Портье сказал, что для меня было бы безопаснее гулять по центральным улицам в дневное время и лучше самой не ходить на базар, а также стараться не выходить из отеля с наступлением темноты. Он предупредил меня, что следует держаться подальше от Пети Соку[25], которая, как я догадалась по выражению его хмурого лица и неодобрительным вздохам, когда он говорил о тамошних «плохих женщинах», была средоточием проституции или, по меньшей мере, аморального бизнеса.

Ярко светило солнце, Гранд Соку была наводнена людьми, в основном европейцами и американцами, — так вот где иностранцы проводят время в Танжере! Одетые в красивые одежды, они сидели под развевающимися навесами или на террасах кафе, ели, пили темно-зеленый абсент или кроваво-красное вино из небольших стаканов. Женщины курили сигареты в разукрашенных мундштуках или маленькие темные сигары, мужчины курили сигары либо потягивали дымок через мундштук, прикрепленный к извилистой трубке, идущей от большого сосуда с пузырящейся жидкостью, который стоял на полу, — шиешас, так они его называли. Многие из них также курили киф[26], имеющий характерный сладковатый травяной запах. Это снадобье вызывало эффект опьянения, курильщики впадали в приятную полудрему. Вывески магазинов оповещали о товарах на английском, французском и испанском языках. Находились покупатели и на сверхдорогие товары — потом их увозили домой. Здесь царила атмосфера праздника и, как и говорила Элизабет, отношения между мужчинами и женщинами отличались либерализмом. И те и другие приехали в Танжер по определенным причинам: их привлекала вседозволенность. Я заметила, что некоторые женщины одеты намного смелее, чем мне когда-либо доводилось видеть. Иногда я, сама того не желая, видела, как эти женщины приставали к мужчинам или другим женщинам в дверных проемах. Я всегда отворачивалась и морщилась, видя, как они о чем-то шепчутся или открыто прикасаются друг к другу в публичных местах. И не единожды я была свидетелем того, как парни шли, взявшись за руки, а потом останавливались, чтобы поцеловаться прямо на улице.

Вот что я увидела. Я могу только представить, что происходило в номерах отелей и в дальних комнатах кафе. Мне было интересно, что жители Танжера думали об этих дерзких иностранцах. Было понятно, почему танжерцы предпочитали оставаться на своих тесных темных базарах, находившихся вдали от ярких и шумных площадей: именно там текла настоящая жизнь Танжера — базары были сердцем арабских городов. Я каждый раз поражалась многоголосому гомону, рискнув сделать несколько шагов вглубь базара, но, вспоминая слова портье об опасностях, подстерегающих меня в этом незнакомом мире, оставалась там, где мне ничто не угрожало.

А еще я проводила много времени на крыше отеля «Континенталь». Эхо доносило до меня призывы с минаретов, а я смотрела на громаду горного хребта Эр-Риф, и каждый вечер заходящее солнце придавало ему все тот же кроваво-красный оттенок. А где-то далеко, за этими горами, в самом сердце страны находился Марракеш.

И в Марракеше был Этьен.

Я становилась все более нетерпеливой и нервной. Мне необходимо было попасть туда.

Хотя я то и дело встречала Элизабет Панди, Маркуса и других американцев, я старалась избегать их компании. Меня утомляло их постоянное пьянство, громкие голоса и смех. Однажды днем я сидела в пустом вестибюле, укрывшись за обитыми тканью сиденьями, потягивала минеральную воду и пыталась разобраться в непонятной карте Марокко, которую купила на Гранд Соку. Я допила воду и сложила карту, но, прежде чем подняться, услышала голос входящей в вестибюль Элизабет и ее компании. Они шли с Руи де ля Пляже, где Элизабет и одна из женщин бросали вызов волнам Атлантического океана, купаясь в очень холодной воде.

— Изумительно освежает! — произнесла Элизабет с воодушевлением.

Я уже отчаялась, поскольку не могла уйти, оставшись незамеченной. Мне не хотелось задерживаться, чтобы поговорить с ними. Я снова открыла карту и стала изучать ее в надежде, что они выпьют немного и уйдут. Сконцентрироваться было сложно, хоть я и пыталась не обращать на них внимания. В конце концов я расслабилась и лениво слушала их скучную болтовню. Но, услышав свое имя, я оживилась.

— Интересно, она уже нашла способ добраться до Марракеша? — произнес Маркус. — По крайней мере, она настроена решительно, как мне кажется. Правда, у нее же проблемы с ногами.

— Очень своеобразная особа, но что-то ее гнетет, ты согласен? Не безобразная, несмотря на шрам и старомодную одежду, и — о небеса! — эти ботинки… Но такое печальное выражение лица! — сказала Элизабет. — Не люблю лезть не в свои дела, однако хотелось бы что-нибудь о ней разузнать. Такая своеобразная молодая женщина, — повторила она. — Я не представляю, как ей взбрело в голову отправиться в такое тяжелое и утомительное путешествие — в Марракеш?

— О, все дело в мужчине, к которому она направляется. Разве может быть другая причина? И кажется, она видит себя трагической героиней собственной истории, что бы это ни было, — сказала другая женщина. В ее голосе было столько манерности, что меня бросило в жар.

Так вот, значит, какой они видели меня? Своеобразной и угнетенной?

Я знала, что мои соседи в Олбани считали меня необычной. И это неудивительно, ведь все знали меня как женщину, которая избегает контактов с людьми, которая иногда бродит по пустырям и дюнам и, вместо того чтобы выйти замуж, посвятила свою жизнь заботам об отце. Мне всегда казалось, что я все-таки не выглядела настолько странной, чтобы другие обсуждали меня в таком негативном ключе.

Мне захотелось вернуться в свой номер. Я чуть приподнялась и увидела, что Элизабет как раз поднимается и берет свою сумку. Я снова села и решила подождать, пока она уйдет. Если она уйдет, другие вскоре последуют за ней и я смогу проскользнуть в свой номер.

И как раз в этот момент Элизабет обошла сиденья и остановилась, увидев меня.

— Ну здравствуй, Сидония, — сказала она; мои щеки вспыхнули. — Что ты здесь делаешь одна? А я иду в женскую комнату. Кстати, мы как раз говорили о тебе.

— Правда? — отозвалась я, не в состоянии поднять на нее глаза.

— Давай, присоединяйся к нам. Я вернусь через минутку, — сказала она.

— Нет. Спасибо, я… Я должна подняться в свой номер. — Я встала.