Последние ратники. Бросок волка - Антон Николаевич Скрипец

лесной завесы. Поначалу Кутька сидел, боясь шелохнуться. Но предрассветный холод, прокравшийся, казалось, не только под одежду, но даже и под кожу, все-таки заставил подняться на ноги, размять закоченевшее тело. Ему очень хотелось верить, что нещадно бьющая тело дрожь связана именно с холодом, а вовсе не страхом.

Пару раз приходил в себя Котел. Сначала невидяще вращал выпученными глазами, которые на белом, как полотно лице смотрелись так жутко, словно принадлежали вурдалаку. Потом хватался за меч, даже силился вырвать стрелу из груди. Впрочем, очень быстро этот пыл угасал.

Во второй раз он очнулся с судорожным всхлипом. Если уж здорового и невредимого Кутьку донимал колотун, выбивая зубную дробь, то потерявшему целое корыто крови Котлу утренний холод и вовсе, должно быть, скрутил все потроха. Зато гридень уже не бредил. Деловито осмотревшись вокруг и нашарив глазами скукожившегося меж двух выпиравших из земли корней мальчишку, кивком подозвал его к себе.

— Ты вот чего, — еле слышно проговорил он. — Надо бы эту занозу из меня вынуть.

— Что? — парень очень надеялся, что ослышался.

— То!

Гнев дружинник быстро сменил на милость. По его побледневшему лицу стало понятно, что держится он из последних сил. Только сейчас до Кутьки дошло — за все это время, пока они пережидали ливень стрел в избе, тащились по подземному лазу, продирались сквозь лес, Котлу досталось больше всех. Сам-то он, здоровый и невредимый, под конец бегства едва не падал без сил. А что уж говорить о человеке, у которого из плеча все это время торчала стрела?

— Значит, так, — облизав губы, начал свой не особенно приятный сказ успокоившийся буян. — Сначала надо будет снять кольчугу…

Возились с рубахой из железных колец долго. Когда она, глухо и как-то натужно звякнув, неаккуратно ссыпалась на землю, парень понял, что все самое неприятное ждёт впереди.

— Теперь так, — деловито продолжал Котел, словно это и не из-под его ключицы собирался сейчас тащить стальной клюв знахарь-неумеха. — Возьми нож и сделай надрезы вот здесь, здесь и здесь, — стараясь, не задевать рану, здоровяк деловито водил пальцем вокруг стрелы. — Поглубже. Потом полегоньку тяни на себя. Нож бы, конечно, накалить надо на огне… Но нам сейчас костры жечь ни к чему. В воде промой… Не вздумай из реки! Вон, на поясе у меня баклажка весит. Знаешь, что самое важное в битве?

— Сходить перед ней до ветру?

— Иметь при себе чистую воду. Поверь, это может спасти жизнь.

Кутьке очень трудно было уследить за мыслью дружинника. Не потому, что она была очень уж мудреной. У него постыдно тряслись поджилки. Взял себя в руки лишь когда обратил внимание на налитые кровью выпученные глаза Котла. Чего-чего, а страха в них не было.

«Мы своих не бросаем. Мы своих не бросаем». В голове стучала одна-единственная мысль, в которую он вцепился, как умирающий в горло врага. Чтобы не думать о том, что делает. Чтобы не понимать, насколько легко, оказывается, подается человеческая плоть под остро отточенной сталью. Чтобы не замечать, как, упрямо сцепив зубы и не роняя ни звука, хватает и стискивает раскоряченными пальцами прелую прошлогоднюю листву настоящий воин. Чтобы не сомлеть, словно какая-нибудь изнеженная девка. «Мы своих не бросаем. Своих не бросаем…»

«…Не бросаем». Случайно оброненная Хромом фраза еще долго не желала покидать его сознания, монотонно стуча внутри, как молоток кузнеца. Строго говоря, он и остался в сознании только благодаря ей. Даже когда вырвал стрелу с гладким, без всяких зазубрин (повезло все-таки Котлу) наконечником, она не переставала глухо биться в голове. Кутька потом даже не мог вспомнить, как догадался тщательно промыть рану, разорвать свою рубаху, разодрать на широкие лоскуты и перевязать здоровяка. Котел затих, потеряв сознание, еще в тот миг, когда неумелый знахарь неловко вытаскивал железное жало.

Кутька еще долго сидел рядом, не в силах расцепить намертво вцепившиеся в короткую стрелу пальцы. В итоге так и не понял — заснул он в конце концов, или все-таки сомлел.

ХХХ

Мгновенно широко распахнув глаза, он рванулся вверх, тело судорожно хватануло широко раскрытым ртом воздух.

На него в упор смотрели черные глаза. Человек, которому они принадлежали, и зажал ему рукой рот с носом — чтоб тот задохнулся и быстрее очухался.

— Да этот знахарь даже не каленым железом в рану полез, — донеслось откуда-то сбоку недовольное ворчание. — Вот загноится — и пропал человек. От какой-то стрелы пустяковой! Где она хоть?

— В руке у него, — пояснил тот, что навис над парнишкой, оторвав крепкую мозолистую лапу от его лица.

Ромей. Пока парнишка ошалело хлопал глазами, хватая ртом воздух, степняк вынул из его кулака стрелу и принялся тщательно ее изучать. Потом даже понюхал и осторожно лизнул.

Перстень все это время с недовольным видом осматривал плоды знахарских трудов. Сокрушенно качал головой, хлопал ладонью по ляжке и сыпал проклятьями сквозь зубы.

— Вроде не отравленная, — подвел итог своего знакомства с болтом Ромей.

— А где дядька Хром?

— Здесь.

Однорукий стоял в тени дерева, цепко держа взглядом подступы к прогалине. В руке держал клевец, перепачканный чем-то бурым. К железному зубу почему-то прилип хиленький пучок травы.

Несколько мучительно долгих мгновений Хром смотрел на Кутьку тяжелым, как городская вежа, и совершено незнакомым взором.

— Прячься, — вдруг бросил он.

— Что?

— Видишь, коряга? — тихо, одними губами прошептал староста. — Мигом под неё! Ну! И не вздумай показаться! Что бы ни случилось!

— Но… но мы своих не бросаем!

— Вот и не бросай, — подталкивая парня в сторону вымоины, укрытой лохматым покрывалом дёрна, переплетением корней и гнилым стволом дерева, проворчал Перстень. — Дуй в лагерь, поднимай тревогу. Веди дружину. Понял? ТОЛЬКО НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ ВЗДУМАЙ ПОПАСТЬСЯ!

Через переплетение веток Кутька ошалело смотрел, как Перстень с Ромеем поспешно подхватывают под руки раненого и тащат вслед за Хромом куда-то через подлесок.

8. Химическое оружие (начало)

Что такое погреб, Яков за время житья-бытья в варварских краях узнал давно. Теперь ему стало известно и назначение поруба. По сути, то же самое место, только для людей. А человек, он ведь не кусок копченого окорока и не жбан с медовухой — его не жалко. Потому особенно мудрствовать над обустройством узницы люди, выкопавшие яму, в которой он сейчас сидел, не стали. К сырым земляным стенам прикасаться было противно — на ощупь их словно вырезали в чреве какого-то исполинского слизня. Пол являл собой не лучшее, чем стены, удобство. А если учесть, что выводить до ветру его никто не собирался,