Герои Первой мировой - Вячеслав Бондаренко

Именно поздним вечером 27 февраля произошел «момент истины» в отношениях Николая II и его начальника штаба. Предоставим слово В.Н. Воейкову: «Я прошел к генералу Алексееву предупредить о предстоящем отъезде Его Величества. Я его застал уже в кровати. Как только я сообщил ему о решении Государя безотлагательно ехать в Царское Село, его хитрое лицо приняло еще более хитрое выражение и он, с ехидной улыбкой, слащавым голосом, спросил меня:

— А как же он поедет? Разве впереди поезда будет следовать целый батальон, чтобы очищать путь?

Хотя я никогда не считал генерала Алексеева образцом преданности Государю, но был ошеломлен как сутью, так и тоном данного в такую минуту ответа. На мои слова:

— Если вы считаете опасным ехать, ваш прямой долг мне об этом заявить, — генерал Алексеев ответил:

— Нет, я ничего не знаю, это я так говорю. Я его вторично спросил:

— После того, что я от вас только что слышал, вы должны мне ясно и определенно сказать, считаете ли вы опасным Государю ехать, или нет, — на что генерал Алексеев дал поразивший меня ответ:

— Отчего же. Пускай Государь едет… Ничего…

После этих слов я сказал генералу Алексееву, что он должен немедленно сам, лично пойти и выяснить Государю положение дел. Я думал, что, если Алексеев кривит душою передо мною, то у него проснется совесть и не хватит сил слукавить перед лицом самого Царя, от которого он видел так много добра.

От генерала Алексеева я прямо пошел к Государю, чистосердечно передал ему весь загадочный разговор с Алексеевым и старался разубедить Его Величество ехать при таких обстоятельствах. Но встретил со стороны Государя непоколебимое решение во что бы то ни стало вернуться в Царское Село.

При первых словах моего рассказа лицо Его Величества выразило удивление, а затем сделалось бесконечно грустным».

Только тогда, поздним вечером 27 февраля, после доклада В.Н. Воейкова, Николай II осознал страшную истину: доверять своему начальнику штаба он больше не может. Удивление, затем бесконечная грусть… Буквально через несколько минут после этой сцены Алексеев сам появился у императора в кабинете и начал уговаривать его не уезжать в Царское. Зачем — понятно: появившись в столице, император может лично возглавить подавление мятежа и будет владеть всей полнотой информации, в то время как в Ставке он изолирован от внешнего мира и фактически беспомощен… Можно себе представить, с какими чувствами смотрел тогда Николай II на своего «косого друга», как он называл Алексеева!.. Возможно, император вспомнил в этот момент все предупреждения жены о переписке Алексеева с Гучковым, странный доклад Гурко двухнедельной давности, наглость английского виконта Мильнера… Все происходящее начало складываться для Николая II в единую картину. Но даже после этого он не предпринял ничего против Алексеева. Из соображений безопасности — теперь Николай II понимал, что Ставка контролируется «алексеевцами», которые в ответ на приказ о смещении начальника штаба могли арестовать императора, и тогда он не увидел бы жену и детей…

Именно из этих соображений во время доклада Николай II уже сам намеренно дезинформировал Алексеева — выслушал его просьбы и… согласился не ехать. Для вида. Об этом вспоминает В.М. Пронин: «Ген. Алексеев, перемогая болезнь, опять идет около 9 час. веч. к Государю и упрашивает его отставить свою поездку. “Слава Богу, Государь не уезжает, остается…” — радостно сообщил нам ген. Алексеев, возвратившись из дворца и направляясь в свою комнату… (Все вздохнули с облегчением)… Не успел я уснуть, как был разбужен шумом быстро мчавшихся по Днепровскому проспекту автомобилей. Посмотрев в окно, я заметил еще два автомобиля, полным ходом промчавшихся со стороны дворца по направлению к вокзалу. “Неужели Государь все-таки уехал?” — мелькнула у меня мысль. И действительно, подходя утром на следующий день (28 февраля) к штабу, я уже не заметил дежуривших возле дворца и в сквере чинов дворцовой полиции… Мне стало ясно: Государь действительно уехал. Это решение Он принял окончательно поздним вечером и сообщил его ген. Алексееву почти перед самым отъездом». Точнее, в час ночи, когда Алексеев принес императору очередную депешу от Хабалова, сообщавшего, что «к вечеру мятежники овладели большей частью столицы». Выйдя из царского кабинета, генерал сказал флигель-адъютанту полковнику А.А. Мордвинову:

— Напрасно все-таки государь уезжает из Ставки. В такое время лучше оставаться здесь. Я пытался его отговорить, но Его Величество очень беспокоится за императрицу и за детей, и я не решился очень уж настаивать.

— Что же делать? — тревожно поинтересовался Мордвинов. Алексеев спокойно ответил:

— Я только что говорил государю, что теперь остается одно: собрать порядочный отряд где-нибудь примерно около Царского Села и наступать на бунтующий Петроград. Все распоряжения мною уже сделаны, но, конечно, нужно время… Пройдет не менее пяти, шести дней, пока части смогут собраться. До этого с малыми силами ничего не стоит и предпринимать.

Спокойствие М.В. Алексеева может показаться удивительным, ведь император все-таки вырвался из Могилёва и едет в столицу. Но Алексеев знает: до столицы еще нужно доехать. Теперь дело за людьми, составляющими маршрут царского поезда (вместо кратчайшего 759-верстного маршрута Могилёв — Царское Село поезд пойдет кружным, длиной 950 верст), и за железнодорожниками, которые уже поддержали петроградских революционеров и могут задержать состав там, где это потребуется…

В два часа ночи император отправился в путь. У подъезда дворца могилёвского губернатора стояли два автомобиля. Пожав Алексееву руку, Николай II уселся в машину и отправился на вокзал. В 5.00 императорский поезд отбыл из Могилёва в Царское Село. И только в час дня 28 февраля, через 17 часов после того, как был отдан соответствующий приказ, отправился в столицу эшелон с тремя ротами Георгиевского батальона под командованием Н.И. Иванова.

Этот день, первый за всю историю Ставки, когда именно начальник ее штаба получил всю полноту власти в руки и мог распоряжаться дальнейшим ходом событий, стал для Алексеева своеобразным Рубиконом. Если накануне он еще вынужден был играть верноподданного, кланяться и унижаться перед человеком, которого откровенно презирал, то теперь он мог наконец-то ощутить ту свободу действий, о которой мечтал уже давно. Именно тогда Михаилу Васильевичу Алексееву нужно было сделать свой окончательный выбор, выбор всей жизни: опомниться или же безоглядно примкнуть к тому новому государственному порядку, который на глазах рождался на свет.

Нет сомнения, что Алексеев колебался. Ведь Петроград — это не вся Россия, а восставшие в столице войска — это всего лишь распропагандированные запасные батальоны. Одной верной присяге дивизии с фронта хватит, чтобы навести в сошедшем с ума городе порядок. Совершенно неизвестно, как отреагирует на переворот остальная страна. Но верность «старому режиму» означала бы для Алексеева крах всех его честолюбивых планов, возвращение к опостылевшей работе в подчинении у людей, которые, как он считал, вели Россию к неизбежной гибели. И самое главное — Алексеев не был одинок. Вспомним запись из дневника генерала Спиридовича, сделанную 20 февраля: «Все хотят другого монарха». Уверенности генералу придавала поддержка главнокомандующих фронтами, которые в той или иной форме все высказывались за политические перемены в стране. Идея, которой Алексеев служил начиная со второй половины 1916 года (а возможно, и раньше), носилась в воздухе, она буквально пропитывала все вокруг, и отдельные верные императору и престолу люди погоды в стране не делали…