Жизнь - Подвиг Николая Островского - Иван Осадчий

Он работал так интенсивно, что Сочинскому горкому партии пришлось вмешаться и своим авторитетом подкрепить предписание врачей о необходимости строгого соблюдения режима труда и отдыха. 16 мая 1936 года бюро Сочинского горкома партии слушало творческий отчет коммуниста-писателя Николая Алексеевича Островского. Речь шла о пройденном творческом пути, о сделанном в прошлом, о настоящей и будущей работе. «Хотя врачи и думают, что я скоро уйду в бессрочный отпуск, – говорил Николай Алексеевич, – но они и пять лет назад твердили то же самое, а Островский не только прожил эти пять лет, но и ещё собирается прожить не меньше трех лет… Не учли качество материала… Я получаю сотни писем от комсомольских организаций страны с призывом к борьбе. Эти письма зажигают меня.

Тогда я считаю преступлением прожить бездеятельно хотя бы один день. Мой рабочий день: десять-двенадцать часов в сутки. Я должен спешить жить».

Бюро Сочинского горкома партии, озабоченное перегрузкой Островского, обязало его работать не больше восьми часов в сутки и непременно использовать предоставленный отпуск. Этот пункт постановления Николай Островский не выполнил, ибо, как он не раз говорил, одни лечатся отдыхом, другие – трудом. И он продолжал самозабвенно трудиться.

Николай Островский был делегатом IX съезда комсомола Украины и выступил с речью по радио перед его участниками. От комсомола Украины Николай Островский был избран на X съезд ВЛКСМ, готовился к выступлению по радио перед его делегатами, но тяжелейший приступ болезни лишил его этой возможности. Он слушал по радио все выступления на съезде, слышал, какой бурей аплодисментов было встречено его имя. Любовь молодежи согревало его сердце: «Я никогда не думал, что жизнь принесет мне такое огромное счастье, – взволнованно говорил он. – Жуткая трагедия разгромлена, уничтожена, и вся моя жизнь заполнена радостью творчества. И кто знает, когда я был счастливее, – юношей с цветущим здоровьем или сейчас?»

Источником безграничного мужества Николая Островского была его жизнедеятельность, жизнеактивность: он жил вместе со своей растущей, набирающей сил страной – первой в мире страной социализма, растворяясь в ее грандиозных созидательных делах, и в этом было его счастье, «благородное счастье человека, для которого все личное не вечно», – как писал о нем Ромен Роллан.

Николай Островский лежал на высокой постели, напоминая скорее бойца на привале, нежели тяжелобольного. Незрячие глаза его сверкали. Над его постелью висел шлем, клинок, и казалось, что вот-вот он поднимется, лихо вскочит на коня, скомандует «шашки на голо!» и понесется навстречу бою. «По совести сказать, очень хочется побить рекорд долголетия. Ведь чертовски хороша жизнь в нашей стране!» – говорил Николай Островский.

Поэт Сергей Васильев замечательно и правдиво сказал о Николае Островском:

Да и сам Островский говорил: «Для меня каждый день жизни – преодоление огромных страданий. А я мечтаю ещё о десяти годах… Ты видишь мою улыбку, она искренна и радостна… Вопросы личного, любви, женщин занимают мало места в моих мечтах… Для меня нет большего счастья, чем счастье бойца. Все личное не вечно и не способно стать таким огромным, как общественное. Но быть не последним бойцом в борьбе за прекраснейшее счастье человечества – вот почетнейшая задача и цель… Одному не бывать, не влезть мне теперь на коняку, прицепив шаблюку до боку, и не тряхнуть стариной, если гром ударит… Что же, у каждого своя «судьба». Буду работать другою саблей…»

Будучи человеком цельным и мужественным, Николай Островский никогда не становился рабом слабостей, страстей и привычек. В этой связи уместно обратиться к следующему примеру из его жизни. Однажды у Николая Островского завязался спор с товарищами, которые убеждали его в том, что привычка сильнее человека. В ответ он сказал то, что думал: «Человек управляет привычкой, а не наоборот. Иначе до чего же мы договоримся?»

В почте Николая Островского встречаются письма и такого содержания:

«Эти строки пишет тот, кого Николай Островский сделал человеком. Я бывший вор. Вместе с украденным чемоданом мне попалась книга «Как закалялась сталь». И когда я невзначай прочел первую страницу, я не мог оторваться от нее. А когда я кончил, мне стало стыдно, все во мне перевернулось. Я дал себе слово жить честно, работать и быть хотя бы немного похожим на Островского. И слово свое я сдержал.

Мне, бывшему вору, Советская власть дала в руки специальность. Я работаю на лучшем в мире метрополитене. Своим счастьем я обязан Островскому. И пусть знают все, что, если надо будет, я и много таких же, как я, будем драться с врагами, как дрался Николай Островский».

Николай Островский был непримиримым атеистом. Еще в школьные годы он понял, что религия – враг науки, что «закон божий» несовместим с законами природы. Его влекло не иллюзорное счастье «на небеси», а реальное счастье на земле. В него он верил, за него боролся, его строил и защищал.

Николаю Алексеевичу Островскому были органически свойственны глубокие, большие и кристально чистые чувства любви к женщине, как к товарищу в борьбе за новую жизнь. Вспоминая об этом, Анна Караваева рассказывает об одной из бесед с Николаем Островским по данному вопросу:

«Разговор перешел на тему о женских образах романа «Рожденные бурей». Постепенно мы вообще разговорились по интимным вопросам. Николай Островский рассказал о письме, полученном от одной читательницы – молодой женщины. Она жаловалась, что жизнь её с любимым человеком сложилась неудачно, что она в нем разочаровалась и т. д.

– Портят себе жизнь ни за грош-копейку, – хмурясь, сказал он. – Начнут с шуточкой, с этакой размашистой беспечностью: а личное, мол, чувство, это только мое дело… Как хотим, так и устраиваемся… Какое недомыслие!.. Все наши достоинства и поступки, в конечном счете, достаются обществу, в котором мы работаем, для которого живем. Легкомысленные, себялюбивые люди воображают, что они только себе испортили жизнь, а рядом с ними в самом начале испорчена жизнь их детей. Нет, в этом вопросе человек вполне определенно показывает свою внутреннюю сущность…

Он поднял брови и задумчиво усмехнулся:

– Дело прошлое, а могу сказать без всякого этакого молодечества, – во дни оны засматривались и на меня девчата, а я, как на смех, застенчивый был, неловкий… Взглянет какая-нибудь Маруся или Олеся – очи голубые или черные… что говорить, хорошо в такие очи глядеться… Но время боевое, горячее, не до того. Да и разве можно вот так, на ходу девушку обнимать, кружить её голову, наговаривать семь бочек арестантов, а потом вскочить на коня… И – на, ищи ветра в поле, а жизнь молодая испорчена. Конечно, нелегко такая трезвость дается. Живой человек – взволнуешься иногда. Но я всегда умел взять себя в руки. Вот – победила воля и на душе хорошо!..