Дорамароман - Михаил Захаров

не понимаю, нравлюсь ему или нет, поэтому у меня стоит лишь время от времени. Он предлагает мне заниматься с гантелями и делать хотя бы по двадцать отжиманий в день — по его словам, это творит чудеса.

Ноябрь 2016. — Это женская сумка? — спрашивает он в метро, едва поморщившись. Я отвечаю:

— Не только сумка, еще свитер и брюки.

Я занимаю места на диване позади, он демонстративно садится на стул рядом.

— Может быть, сядешь на первый ряд или вообще выйдешь в другую комнату? — спрашиваю я, на что он абсолютно будничным тоном отвечает, что хочет со мной порвать. Мы проводим еще два часа вместе за просмотром фильма, а по его окончании я набрасываю пальто и выхожу из комнаты.

Он предлагает повременить, не встречаться месяц и посмотреть, что из этого выйдет: сможет ли он что-нибудь почувствовать. Я выдерживаю два дня, смиряюсь с тем, что невозможно заставить человека себя хотеть, и разрываю соглашение по телефону. Взвинтив ставки (он следил за мной в сети около трех лет), он на несколько следующих месяцев уничтожил мою самооценку. Ему нравился мой образ, но не я сам. Желание перековать его под себя и объяснить ему, как нужно жить, пробудило во мне абьюзивные наклонности, которые я всегда порицал в остальных.

«АНГЕЛЫ В АМЕРИКЕ» ТОНИ КУШНЕРА (1990)

До нового миллениума остается пятнадцать лет, и Нью-Йорк съежился в ожидании.

Прайор объявляет своему парню Луи, что болен СПИДом, и тот незамедлительно сбегает. Прайору приходится доживать последние дни в одиночестве, держась на таблетках. Во сне ему является Ангел и провозглашает пророком.

Брак Джо и Харпер трещит по швам: он, мормон-республиканец, сутками пропадает в офисе; она, домохозяйка, пытается побороть одиночество, скрываясь в валиумных видениях. Однажды ее сон магически синхронизируется со сном Прайора, и он, будучи пророком, сведущим в вопросах сексуальности, сообщает ей, что ее муж — гей.

Старая акула Рой Кон, адвокат с мачистским фасадом и работодатель Джо, во время визита к личному врачу узнает, что болен СПИДом. Болезнь скашивает его за несколько недель, и в больнице, бредя от морфия, он получает визит от давней знакомой — коммунистки Этель Розенберг, которую он обрек на смерть на электрическом стуле.

Изначально длина «Ангелов в Америке» должна была составить два с половиной часа, и только углубившись в работу, драматург Тони Кушнер понял, совсем как его герой-идеалист Луи, как непохожи идеи на их воплощение. «Ангелы в Америке» стали гаргантюанским семичасовым спектаклем с использованием дорогостоящих спецэффектов и выдвижных платформ, состоящим из двух частей («Миллениум приближается» и «Перестройка») и получившим амбициозный подзаголовок — «Гей-фантазия на национальные темы».

гей

«Ангелы в Америке» могли бы остаться колким экспериментом, если бы не доверительная, неравнодушная, взыскательная интонация драматурга. Деконструируя образ современного карикатурного гея, Кушнер возвращает гомосексуалам (Прайору — еще и в буквальном смысле) плоть и кровь. На примере своих героев он показывает гомосексуальность во всем ее многообразии. Прайор — бывший дрэг-перформер, сыплющий остротами, чтобы справиться с ожиданием смерти; Луи — открытый в повседневной жизни госслужащий-гей, скрывающий свою ориентацию от еврейской семьи; Джо — скрытый гомосексуал, белый мормон и республиканец; Белиз — черный дрэг-перформер, медбрат и открытый гей; Рой Кон — скрытый еврей-гомосексуал, богатый и беспощадный антагонист пьесы (если таковым можно назвать человека, страдающего наравне со всеми).

фантазия

«В Америке нет богов, нет призраков и духов, в Америке нет ангелов, нет духовного прошлого, нет расового прошлого, есть только политика», — говорит в какой-то момент Луи, но он неправ: в «Перестройке» герой, не зная иврита, произнесет поминальный кадиш, который ему нашепчет давно умершая Этель Розенберг.

В английском языке мечты неразрывно связаны со снами. Пьеса начинается с похорон, тела Прайора и Роя Кона прямо на глазах зрителей испещряет саркома Капоши, но, несмотря на всё горе, герои продолжают жить, им ничего не остается, кроме как спать и мечтать — так пьеса из болезненного повествования об эпидемии СПИДа превращается в историю о целительной силе воображения и разрушительном дурмане политического эскапизма.

на национальные темы

Один из героев шутит, что Америка — плавильный котел, в котором ничего не плавится, но Кушнер опровергает это высказывание, используя прием травестирования. Актеры перевоплощаются в реальных и вымышленных исторических лиц разных времен, национальностей, убеждений: по указаниям Кушнера одна актриса должна играть бородатого еврейского старца, ангела Австралии, мормонку из Юты и призрак Этель Розенберг. В пьесе переплетены иудаизм и мормонство, гомосексуальность и гомофобия, черные, белые и евреи, республиканцы, либералы и коммунисты и совершенно разные гомосексуалы — как причисляющие себя к комьюнити, так и скрытые геи.

Кушнер обращается к опыту прошлых поколений (мормонов-путешественников, европейских предков Прайора, еврейских предков Луи), чтобы указать, что прогресс, каким бы пугающим он ни казался, — необходимая мера, а без культурного обмена и смешанных союзов не может быть будущего. Социалистический, утопический проект Кушнера заключается в создании сообществ людей, которые сожительствуют вопреки разногласиям. Им кажется нелепой сама мысль существования другого, но перед лицом общих невзгод они оказываются необъяснимым, заразительным образом связаны — в больничной палате сталкиваются мать Джо, мормонка, не верящая в существование гомосексуальности, и всплескивающий руками, драматический Прайор Уолтер.

* * *

Декабрь 2016. Я устаю от тех немногих мужчин, которым интересен, а новые надоедают в тиндере после второго сообщения. Проведя пару часов за структурным анализом фильмов и просмотром военной кинохроники, заработав на преподавании сексистской литературы, перекусив в кофейне, где меня демонстративно игнорирует официант (разрез глаз? женская одежда?), и ускользнув ото всех социальных обязательств, я отправляюсь танцевать на поп-концерт.

III

Приближается Новый год. Я приезжаю к подруге, мы пьем чай и болтаем ни о чем. Я примечаю у нее гирю и спрашиваю, можно ли ее взять. Она отвечает, что гиря принадлежит владельцу квартиры, но если он согласится, ее можно взять в качестве новогоднего подарка. Я прошу узнать, и она узнает.

Опускается ночь, и я иду до метро по легкой поземке, делая небольшие паузы. Редкие прохожие улыбаются, глядя на меня, или делают палец вверх, и мне не стыдно улыбнуться им в ответ. Я спускаюсь на эскалаторе, заползаю в вагон и ощущаю на себе взгляды. Я смотрю на себя в отражении (выбеленные волосы, винтажное пальто, пуд чугуна в ногах) и понимаю, что признаю их — мальчиков из тамблера, карьеристов из Москва-Сити, претенциозных студентов художественных вузов, бородачей из барбершопов, — но не хочу быть как они. Перед глазами у меня проносятся несколько эпизодов (после сеанса я случайно забегаю в женский туалет кинотеатра и осознаю это, уже находясь в кабинке; в магазине одежды