Феликс Медведев. Козырная судьба легендарного интервьюера, библиофила, игрока - Ирина Вертинская

– Неужели вы согласитесь с тем, что ни Солженицын, ни Максимов, ни Аксенов никогда не будут у нас печататься?! Ведь они все равно вернутся! Как тогда будет выглядеть наш передовой журнал?..

– Даже если они вернутся, я никогда не подам им руки, – бросил Коротич.

– Коля! Ну что ты говоришь?! – с профессиональной театральностью хватается за голову Жанна Болотова, жена Николая Губенко, только что назначенного художественным руководителем Театра на Таганке. – Феликс сейчас уйдет, а нас арестуют!

За окном – беспокойный май 1987-го.

«Осиротевший» после скандальной отставки Юрия Любимова, заочно лишенного поста и гражданства, знаменитый и непокорный Театр на Таганке в тяжелой борьбе одолел Анатолия Эфроса – нового художественного руководителя, навязанного властью. Эфросу не помогли ни очевидный талант, ни поддержка «сверху» – коллектив непреклонен. Эта борьба, кажется, отняла все духовные силы театра. Когда изнурительное противостояние между Эфросом и труппой стало заметно и зрителю, и «контролерам», руководство страны, не оставляющее «сукиных детей» без надзора, назначает главой одиозного учреждения «птенца» Таганки – известного актера и режиссера Николая Губенко. Положительный и лояльный, он не в восторге от проблемной должности. Находясь в ситуации давления властей, с одной стороны, яростного сопротивления «верных любимовцев», с другой, на безрадостном фоне кризиса доверия к театру со стороны публики, Губенко не хочет повторить судеб ни Любимова, ни Эфроса… Но он понимает, что в данный момент важно расположить к себе прогрессивно настроенную «перестроечную» общественность, и обивает пороги государственной власти, пытаясь добиться возвращения на родину первого режиссера Таганки.

Пройдет время, Юрий Любимов триумфально вернется в Россию, а Губенко, расколов некогда монолитный коллектив, «уведет» с собой в новый театр половину труппы и вскоре станет последним министром культуры СССР…

Но сейчас, в тревожные для Таганки и всех действующих лиц дни Феликс Медведев третий вечер сидит на кухне у вновь назначенного худрука. Они пьют коньяк и говорят, говорят… Диктофон бесстрастно записывает те самые горячие и нервные слова, что доводят до паники жену хозяина дома… Они говорят об Эфросе, много и подробно, о только что вышедшем фильме Губенко «Запретная зона», о Высоцком, о том, почему нелегко ему, кинорежиссеру Николаю Губенко, тянуть воз режиссера театрального, о перестройке в театре, о злом гении Таганки, еще вчера министре культуры Демичеве, о нелегких гастролях театра в Испании, об оставшемся там актере Маслове, о «Роллс-ройсе» из коллекции Брежнева, на котором лихо прокатился Губенко…

Феликсу показалось, что интервью получилось острым и злободневным. Чтобы проверить себя, он дал его почитать нескольким друзьям из театра, которым текст понравился. Все стали ждать публикации.

Автограф поэта Евгения Рейна

Первый экземпляр был отдан главному редактору. Виталий Алексеевич прочитал и одобрил. Второй экземпляр журналист отвез на ознакомление своему собеседнику. Что же дальше? Проходит день, второй, третий… Феликс волнуется и звонит Губенко. В ответ сухим, официальным тоном, не допускающим возражений, Николай Николаевич заявляет, что интервью подписывать не собирается, потому что журналист исказил его мысли. И он попросил Коротича прислать к нему другого корреспондента…

Наш герой ломал голову, что же случилось, ведь у него есть магнитофонная запись беседы, он ничего не прибавил и не убавил. «Может быть, – думал Феликс, – прочитав текст, Губенко испугался самого себя? Решил, что наговорил лишнего, не зря его одергивала осторожная супруга…»

Как же поступил в этой ситуации редактор самого острого в стране издания? Прогнувшись перед актером, выступившим не в своем амплуа, он поставил «вето» на материал Феликса Медведева. Интервью, обещавшее стать «бомбой», так и не вышло в «Огоньке». Коротич, по сути, уйдя от конфликта, попросту предал интервьюера. Еще одна монетка разочарования упала в копилку вопросов Феликса к главному редактору, в которого он некогда безоглядно верил…

Шел самый перестроечный 1987 год. Еще идет война в Афганистане, Борис Ельцин заседает в Политбюро, Сахаров томится в горьковской ссылке. В идеологии правит Егор Лигачев. Феликс безумно рад, что своей энергией, настойчивостью, преданностью охватившей его идее свободы без оглядки на угрозы и запреты может принести реальную пользу – возвратить честные имена тем, кто пострадал во время репрессий, помочь реабилитировать русское дворянское сословие. Люди, с которыми Феликс встречался, поддавались светлой, уверенной ауре журналиста и откровенничали, многие – впервые в их долгой, драматичной жизни.

Его интервью и журналистские эссе становились настоящими сенсациями, поднимая завесу над целым пластом в истории и культуре послереволюционной России. Как много их – людских судеб, раздавленных бездушной государственной машиной… Некоторые встречи имели подчас совершенно неожиданные последствия.

О том, что жива Анна Ларина, вдова Николая Бухарина – культовой фигуры революции, «любимца партии», как называл его Ленин, оболганного и расстрелянного в 1937 году, Феликс узнал от своего друга, художника и барда Евгения Бачурина.

– Да, кстати, сын Бухарина тоже жив, – сообщил Евгений и, видя блеснувшие охотничьим азартом глаза журналиста, добавил: – Могу телефон дать.

напишет Евгений Евтушенко о ее трагической судьбе.

Огоньковский «первопроходец» мучается вопросом: каким же чудом жене расстрелянного и преданного полувековой анафеме Бухарина удалось дожить до сегодняшних дней?

Переступив порог дома Анны Михайловны, Феликс не знал, как вести себя с этой несчастной женщиной. Здесь не нужны были ни репортерский напор, ни увещевания-просьбы рассказать о своем прошлом как можно подробнее… Анна Михайловна почувствовала в пришедшем к ней журналисте человеческое участие, сочувствие ее горькой, трагической судьбе, а главное – человеческий такт и желание слушать и слушать ее исповедь, не перебивая и не задавая лишних вопросов…

Дочь видного революционера Юрия Ларина (Михаила Лурье), прах которого покоится в Кремлевской стене, Анна Михайловна занимала убогую квартирку на первом этаже на улице Кржижановского. Круг ее общения был предельно узок – мало кто решался водить дружбу с женой прокаженного, на имени которого, казалось, вечно будет стоять клеймо «врага народа». Да и вообще лишь единицы знали, что она жива.