Княжий сыск. Ордынский узел - Евгений Кузнецов

— Это у тебя, дядя Тима, шутки такие?

— Э-э-э, совсем ты, Сашка, зелёный ещё! На Руси ведь прямая дорога не та, что стрелой намечена. Вот прошлый год вздумалось нашему князю Михайле Ярославичу новгородцев попужать. Ну, собрали дружину, да ополченцев тверских, тыщ чуть не с десяток наскреблось. Сходили, как водится, пару сёл спалили, силу тверскую показали, новгородцев в смущение привели. Потом, понятно, грамоты мировые подписали и серебра с Новгорода знатно получили. А потом князю Михаилу моча в голову ударила…

— Ты, дед, совсем без уважения…

— Слушай дальше, сам поймёшь. В общем, решил наш князь, что ему нигде преград нет: даже стихия ему подвластна! И повёл обратно войско от Бежецка на Тверь напрямую. Без дорог, по тропам.

— И что?

— А ничего. Через месяц к стольному граду выползли. Лошадей и сапоги кожаные — всё сожрали. Повозки в трясине утопили. Тут болота — огого! Тысячу всадников враз засосёт и не подавится. Оглянуться не успеешь — одни пузыри останутся.

— А зачем тогда к этому болоту такая торная тропка ведёт?

— Покосы там по окраине хорошие, вот и набили дорожку. Но чужому лучше и близко не соваться, на шажок оступился и — поминай, как звали!

— Господи! Как тут жутко у вас, оказывается! — передёрнула плечами Салгар. — У нас в степи сейчас такая красота! Весна в самом разгаре, степь цветёт, и ветерок такой вольный!

— Да, ветерок паршивый, однако, — бобыль посмотрел на качающиеся высоко над нами кроны деревьев. — Давай-ка, ребята, на полянке остановимся, перекусим. Поторапливаться надо, как бы снежок не натянуло.

На полянке развели костерок и пока дед Тимофей в прихваченном котелке кипятил свежесдоенное молоко, мы с Салгар опять вернулись к разговору.

— И всё-таки, почему ты решилась уйти с нами?

Салгар горько усмехнулась:

— Уйдёшь тут, когда в любое время смерти ждёшь. Уж если они княгиню погубить решились, то что им служанка? Подушкой удавят!

Дед оторвался от неусыпного наблюдения за малышкой с жадностью тянущей из рожка и покачал головой:

— Греха на душу взять не боятся!

— Так как это произошло с княгиней?

— В тот день поутру, только светать начало, нам, как обычно, принесли кушать.

— Кушания откуда подавали?

— С княжеской кухни. Конечно, не богато кормили, но с голоду мы не умирали.

— Понятно — сестра хана! Князь Михаил наведывался к вам?

— Да, заходил несколько раз. Кавгадый — тот почти каждый день. Боялся, случись что с Кончакой, хан голову с него снимет.

— Кавгадый мог к вам свободно приходить?

— Он хитрый. Так быстро подружился с тверским князем! Михаилу говорил, что Юрий обманул Узбека. Что он, посол ханский, теперь правду знает и хану донесёт. Князь Михаил освободил всех нукеров, поселил на Тверце в своём летнем тереме. Правда, брони и сабли нукерам не вернули, только ножи оставили. Они всё время до отъезда из Твери на том дворе и просидели. А Кавгадый свободно ездил. Он даже упросил князя Михаила, чтоб с нами в хоромах его слуга Тархай проживал. Там, под крыльцом, в клети.

— А зачем вам мужик нужен был?

— Как зачем? В доме ведь и мужскую работу делать надо, дров принести, печи топить. Караульные никуда не отлучались, вот Тархай и старался. А я думаю, Кавгадый русским не доверял: Тархай обязан был и явства пробовать, прежде чем Кончаке кушать.

— Упокой, Господи, его душу! Принесли вам в то утро поесть, он попробовал…

— Тархай в то утро пьяный оказался. Пробудить не могли: всю ночь с кем-то из стражников пил.

Мы с дедом переглянулись.

— Укреплял дружбу степей и лесов, магометанин хренов, — язвительно скривился охотник. — Прости, девка, я не Аллаха вашего ругаю.

— Я уже тоже крещёная, — улыбнулась Сал-гар. — Да и Тархай не магометанин был, он в Христа верит.

— А-а, — разочарованно протянул дед. — Пропойца, значит!

— А где сейчас Тархай?

— Кто ж его знает? Его первого со двора в то утро свели.

— Когда Кавгадыя-то из Твери проводили?

— На сретенье, и всех кто с ним был, отпустили.

— А вас с Кончакой что ж?

— Это уж одному князю Михаилу ведомо. Кавгадыя он задерживать не мог, гнева царского опасаясь.

— А разве смерть Кончаки была выгодна Михаилу?

— Кто же знать может, что ему было выгодно?

— Ты, парень хватил! — дед Тимофей поднялся с валежины и, передав блаженно затихшую девчонку мне на руки, принялся затаптывать почти прогоревший костёр огромными, размокшими от лесной сырости лаптями. Лапти шипели на угольях, костёр быстро умер. — Откуда девке знать, чего там, наверху, задумали? Ладно, давай трогаться.

Мы опять пробираемся чащобой. Усталая коровёнка, уже не артачась, бредёт за дедом, временами оглашая окрестности шумными коровьими вздохами. Салгар тоже порядком выбилась из сил, ей тяжело с непривычки. Но мы продолжаем разговор.

— А почему ты думаешь, что вас отравили? Понимаешь, ну не мог князь Михаил решиться на такое! Может, не было никакого отравления? А как вам худо стало, кого кликнули?

— Да набежало их! Начальник стражи, да бояре какие-то. Всех слуг сразу спровадили, добавочных караульных поставили.

— А князь Михаил?

— Он примчался быстро. Мне кажется, я видела его. Но мне было так плохо, что сейчас даже и утверждать этого не могу. Потом, когда я поправилась, караульщики говорили, что он был в таком гневе, в таком… Распорядился всю охрану поменять. А на начальника дворцовой стражи боярина Микулу опалу наложил. Я Михаила увидела, уже когда пришла в себя. На похоронах. Он был очень опечаленный…

— Ну-ну, целовал ястреб курочку до последнего пёрышка!

— Нет, правда, мне показалось, что смерть княгини его очень огорчила.

— Что ж, может так оно и есть.

Дед Тимофей останавливает движение и торжествующе объявляет:

— Пришли!

На небольшой поляне грудой потемневших брёвен горбится небольшая избушка с выходящей наперёд дверью, подпёртой толстой палкой-рогулей от покушений лесного зверья. Над дверью во всю ширь протянулось узкое волоковое отверстие для выхода дыма. Изба топится по-чёрному, но мы рады-радёшеньки и такому жилью. Лишь бы повалиться на лавку да вытянуть гудящие ноги. Бегство кончилось. А что будет завтра — утро покажет.

Старец Сильвестр оказался против моих ожиданий не таким дремучим стариком, каким он представлялся со слов деда Тимофея. Жил он в полуверсте выше по ручью в жалкой землянке. Что, впрочем, не помешало ему принять нас, непрошенных гостей, с княжеским размахом. Деду Тимофею был предложена для сидения маленькая одноместная лавка, нам с Салгар достался жёсткий топчан с тощим соломенным матрасом, а сам хозяин уселся на чудно́е сооружение, представлявшее из себя комель какого-то дерева с выдолбленным углублением. Толстые переплетающиеся меж собой обрубки корней были гладко вылощены и торчали во все стороны как лучи. Примерно так должен был бы выглядеть трон лесного владыки, каким его рисуют в старых сказках. В сочетании с тремя-четырьмя иконами мрачноватого новгородского письма, висевшими рядом на стене, «трон» выглядел странновато, но хозяина такое несоответствие не смущало. На широкоскулом лице старца, обмётанном каштановой с проседью лопатообразной бородой было написано неземное спокойствие, и только светло-голубые глаза, по которым иногда пробегала лёгкая тень выдавали то внимание, с каким он слушал рассказ о наших злоключениях. Рассказывал дед Тимофей, почему-то более всего налегая на Салгар-младшую и нашу корову. Выслушав в пятый раз пространное повествование бобыля о доении коровы, старец смог, наконец, вклиниться в разговор: