Роковая партия - Иван Любенко

Илья Федорович Батюшкин сидел на диване как раз напротив начальника губернского сыска, лицом сник и всем своим внешним видом вызывал сочувствие. С Поляничко они были почти одного возраста. Волнение свое он не скрывал. Кукушкин был ему другом. Только вот свежая царапина на лице вызывала подозрение, которое рассеял сам нумизмат: «Вы, господин полицейский, не смотрите, что у меня лицо поцарапанное. Самому признаться стыдно, да что поделаешь, придется. Супружница меня давно покинула. Не смогла перенести мое страстное влечение к старинным монетам. Служил я писарем в акцизном управлении, ну и сами понимаете, жалованье там не ахти какое. Приходилось подрабатывать – брал книги и новый переплет ставил. Но бросила она меня и ушла, не поверите – к моему начальнику. Старик, хоть и вдовец был, а до молодок ох как охоч! Случилось это еще в восемьдесят седьмом. Весь город об этом тогда сплетничал. С тех пор я службу оставил и один обретался. Захар единственный, кто меня тогда поддержал. В то время я жил реставрацией книг да монетами старинными приторговывал. Столоваться частенько к нему приходил. Кормил он меня бесплатно. С одной плошки, почитай, два года хлебали. А пять лет назад взял я к себе в дом Ефросинью. Она хоть и молодая, но бойкая баба. Руки золотые, да только тяжелые. Вчера вот повздорили, она меня и поцарапала, да еще и скалкой для теста по спине огрела», – от волнения у Ильи Федоровича задрожали обрюзглые щеки и запрыгала крупная бородавка на носу. Невольно его взгляд упал на висельника, и немолодой уже человек тихо, в бесслезном судорожном смятении зарыдал, содрогаясь всем телом. Допрос пришлось на время прекратить и отпаивать свидетеля водой.

Что и говорить, в петле Кукушкин вызывал ужас: с растопыренными пальцами и криво высунувшимся синим языком. Веревку самоубийца прицепил за крюк керосиновой люстры, от чего она слегка наклонилась в сторону. Внизу на ковре осталась складка, углом обращенная к двери. А чуть поодаль, склонив набок маленькую головку, болтался на веревке привязанный за перекладину в отделении для вешалок открытого шифоньера сибирский кот.

Дверь снова отворилась, и за спиной Ильи Федоровича показался ветеринар, то и дело безостановочно крестившийся перебинтованной левой рукой на усопшего. А в правой Саушкин держал свернутую вдвое красную банкноту, достоинством в десять рублей, которые причитались хозяину за проданных на прошлой неделе двух, редких по красоте персов и одного британца, почти голубого цвета. «Кому теперь эти десять рубликов-то отдать?» – безуспешно обращался высокий, как жердь, Кузьма к полицейским чинам, занятым осмотром места происшествия. Но те только отмахивались и приказывали ему ждать допроса в порядке очередности. А он не унимался и все причитал: «Я вот уже три дня болею, прием не веду, зверушек не осматриваю. А еще второго дня должен был сюда, к Захару, котов осмотреть прийти. Ну, думаю, обидится старый приятель. Вот и наведался сегодня, а тут старухи у дома судачат, да смотрю – полицейская карета стоит. Объяснили, значит, мне – такая вот горесть на Флоринке приключилась. Кто бы мог подумать? А с виду тишайший был человечек. Сказано, все мы твари божьи, всех один исход ожидает. Вот и он от нас ушел. Эх, Захар, Захар! Чувствовал я, что книги эти до добра не доведут», – от души сокрушался «кошачий доктор».

Вокруг уже вынутого из петли тела суетился судебный медик, которым наконец-таки укомплектовали штат полицейского управления. Толстый, небольшого роста, с маленькими невыразительными бегающими свиноподобными красными глазками и широким носом-картошкой, врач имел вид человека нездорового и пьющего. Его широкий, с залысиной лоб то и дело покрывался испариной, а пересохшие губы и слегка трясущиеся руки свидетельствовали о наступившем тяжелом похмелье. Да и фамилия была под стать пороку – Наливайко Анатолий Францевич.

– Это не квартира, а какое-то чертово логово. Мало того, что коты – слуги дьявола, так еще вместо образов висит какая-то заморская журнальная цветная картинка – то ли баба, то ли мужик переодетый – с итальянским названием «Джоконда». А на столе – книжица толстенная, тоже далеко не Библия. Одно название препакостное чего стоит – «Черная магия смерти». Вот и дочитался до умопомешательства, – ворчал медик, укладывая на пол снятый с пеньковой веревки труп.

– Уж и не говорите, Анатолий Францевич. Прямо апокалипсис какой-то, – согласился Поляничко и, троекратно перекрестившись, полез за своим любимым нюхательным табаком.

– Интересный вы человек, Ефим Андреевич. Столько слов иностранных знаете. Вот кто, к примеру, этот самый Апокалипсис? Не иначе как грек какой-нибудь известный? – с явным подобострастием нахваливал шефа Каширин.

– Апокалипсис есть конец всего человечества, – ответил за Ефима Андреевича Леечкин.

– Не совсем так, господа. Это часть Библии, одна из книг «Нового Завета», пророчество о конце света, – проговорил узнаваемый голос. В дверях стоял Ардашев.

– Ах, здрасте, здрасте, Клим Пантелеевич. Никак без вас обойтись не можем. Вот загадка так загадка: то ли Кукушкин вначале кота повесил, а потом и себя порешил, то ли котяра жирный хлюпика этого вздернул, а после от тоски гробовой по хозяину веревку за крюк закинул, да и наложил на себя сердечного лапы, а? Помогите разобраться, сделайте милость! – насмешливо подмигивая Леечкину, острил Каширин.

– Ценю, Антон Филаретович, я в людях чувство юмора. И, признаться, над вашей шуткой стоило бы задуматься. Как ни странно, но многое, о чем вы сказали, при наличии определенных обстоятельств может иметь некоторый смысл. Вот я и зашел сюда, оттого что в этом самоубийстве есть некоторые, не совсем понятные мне детали. И с вашего, Цезарь Апполинарьевич, согласия, я бы хотел здесь присутствовать, – адвокат обратился к судебному следователю Леечкину. – Видите ли, Захар Захарович был не только известный библиоман, постоянный клиент моего книжного магазина, прекрасный реставратор старинных книг, но и великолепный эксперт. Сегодня мой приказчик Савелий ждал его в два часа пополудни в «Читальном городе». Он обещал проверить подлинность первого издания Некрасова, якобы с автографом автора. Его нам предлагала приобрести супруга почтмейстера – госпожа Гайваронская. Да только не суждено было. – Со скорбным выражением лица Ардашев повернулся в сторону убранного простыней трупа хозяина жилища и прикрытого полотенцем убитого кота. – Могу ли я осмотреть квартиру? – с вопросом к Цезарю Апполинарьевичу обратился адвокат.

– Как вам будет угодно. Та неоценимая помощь, которую вы оказали нашему судебному департаменту, позволяет вам, дорогой Клим Пантелеевич, вести себя совершенно свободно и не испрашивая боле особых дозволений. Я уверен, что и начальник сыскной полиции придерживается того же мнения. Не так ли, Ефим Андреевич? – учтиво поинтересовался Леечкин.

– Несомненно. Мы с господином Ардашевым не один десяток узелков распутали. Какие между нами могут быть условности? – усмехнулся в нафиксатуаренные усы Поляничко.

Тем временем судебный медик закончил осмотр бездыханного тела, уселся на стул, вытер носовым платком пот со лба и рассеянно проговорил:

– Странное дело, вроде бы как и самоубийство, а подъязычная кость у покойника не сломана, хотя при повешении это непременно сопутствующая травма.