Мой Пигафетта - Фелицитас Хоппе

Заткните уши, заприте двери кают на все замки — он все равно до вас доберется. Что ему стоит? Он без труда пролезает в самые крохотные щелки, просачивается, как песок, который теперь вперемешку с солью налипает на одежду, на смазанные машинным маслом железяки, — мы плывем в пустыне. «Ничего не бойтесь! — кричит черт. — Я с вами! Корабль он и есть корабль, мачта на месте, а мы не стоим на месте. Семь лет мигом пролетят! И тогда мы сойдем на берег, и снова займемся продолжением рода и вспоможением родам, а с детьми будем дурачиться и ребячиться, чтобы помнили нас».

Но тот, кто везде, — тот нигде. В этом — географическая загадка вечности.

Практическое руководство по международным течениям

В пустыне у меня пропал аппетит и я перестала бездарно тратить время на трехразовое питание в кают-компании. Бросив якорь за письменным столом, я глотала справочники, которые подавал мне Пигафетта, стоявший у меня за спиной. Чтобы хоть немного разобраться в тарабарщине, я делала заметки: «Мы находимся на борту полностью загруженного контейнеровоза. Длина 163 м, ширина 27 м, высота 45 м, грузоподъемность 22 500 тонн. Плывем вокруг света: из Гамбурга в Гамбург. Затраты времени и средств можно вычислить, если считать, что средняя скорость составляет восемнадцать узлов, а чартер обходится в тысячу марок за один час. Следует учесть: 1) сокращение пути благодаря Панамскому и Суэцкому каналам; 2) стоянки в двадцати портах, включая время погрузки и оформления, равное в среднем двенадцати часам в каждом порту. Получаем соответственно прибыль от транспортировки груза с учетом затрат на оплату труда шестнадцати членов команды и одного кока. Необходимо учесть различный размер тарифов в соответствии с офицерским чином и страной, откуда родом означенные лица».

Расчеты оказались сверх ожидания простыми. Как я установила, заглянув в Практическое руководство по международным течениям, итог получался положительный, невзирая на неблагоприятную погоду и коварные течения гидрологического либо политического свойства, как-то: землетрясения на море, тайфуны, сезонные муссоны или, в случае военных конфликтов, затянувшаяся на шесть лет стоянка в Суэцком канале. Облегченно вздохнув, я захлопнула тетрадь.

Трубы трубят

Но сразу после пустыни, то есть спустя вечность, явились суэцкие лоцманы, а это самые красивые лоцманы на свете. В белых брюках, белых рубашках и белых фуражках с золотым околышем, в белых туфлях, — танцовщицы да и только. Лоцманы — гордость старого канала, они самолюбивы, продажны, каждый — на вес сигарет. Увидев их на мостике, я сразу поняла: они созданы не для моря, а для написанной по заказу египетского паши оперы, той самой, премьера которой состоялась много лет назад в день торжественного открытия канала.

Пигафетта отлично разобрался в их вокальных данных. Еще бы, ведь оперу за недурной гонорар сочинил его соотечественник, который, правда, не увидел премьеры, как не увидел и самого канала, потому что не переносил морскую качку. Но опера — об этом я узнала ночью, беспокойно ворочаясь без сна с боку на бок, — по-прежнему великолепна и прекрасна, поскольку не связана с животом или с головой, а посвящена морской болезни третьего вида, самой опасной, ибо она поражает сердце. Во второй сцене четвертого акта, болезнь эта завершается не гибелью коков и крыс, и не постыдным бегством Генерал-капитана, который не привел корабль в родную гавань, и не смертью через исчезновение жены Летучего голландца, а смертью от удушья в тесной египетской гробнице, где, как я с помощью Пигафетты в темноте кое-как сумела перевести с итальянского, светлое сопрано влюбленной рабыни и полный отчаяния тенор воина, словно мятущиеся души, возносятся к свету вечного дня.

Вот какие голоса были у лоцманов! Правда, по-настоящему они зазвучали только к полудню, когда вдруг явились на свет судовые флаги — их подобно молитвенным коврикам раскинули на мостике. А за все утро никто не издал ни звука и не шевельнул пальцем, так что корабль не продвигался вперед ни на милю, ни на метр. Но как только лоцманское моление закончилось, лоцманы встали с колен, одернули на себе костюмы и по локоть загустили руки в ящики, до краев набитые блоками американских сигарет. Корабль медленно пришел в движение, а вдали на башнях города трубы затрубили марш из «Аиды».

Картошка

Итак, я наконец узнала тайну одной из гробниц, которых в здешних краях такое великое множество. Но что же все-таки в контейнерах, которые терпеливо дожидаются нас в конце канала, там, откуда уже рукой подать до родных краев? Когда краны подняли их над палубой, портовые рабочие засмеялись, обмениваясь многозначительными взглядами, потому что из щелей контейнеров на палубу закапала коричневая жижа и, сначала тонкими струйками, потом ручейками, наконец величавыми потоками устремилась от носа к корме.

— Картошка! — закричал Старший помощник. — Зловонный корнеплод любимой родины! — И принялся в лихорадочной спешке раздавать команды и затрещины. Матросы бросились устанавливать преграды в коридорах, строить плотины и дамбы из мешков с песком, но бурая жижа сочилась сквозь щели, сквозь мешки, текла в башмаки и перчатки, капала сверху на тюрбаны, на лоскуты, прикрывающие лица, за воротники комбинезонов, — это была девятая казнь египетская.

За считанные минуты корабль провонял насквозь, хотя матросы, зажимая носы, без устали поливали палубы и бортовые ограждения чистой водой; Садовод в ужасе пустился наутек, забаррикадировался в каюте и поклялся, что выйдет не раньше, чем зловонный груз будет удален с корабля, потому как не за такие муки он платил свои кровные. Только Жестянщик как ни в чем не бывало бегал в шортах и сандалиях по палубам и фотографировал мокрых от пота матросов, за что был одарен Каноссой взглядом, полным презрения.

А Нобель, двухметровый Нобель, истосковавшийся по родине гигант, набросился на Жестянщика, выхватил фотоаппарат и, широко размахнувшись, запушил его за борт высокой дугой, туда же отправил кисть и ведерко с краской.

— Вот еще выдумали! — завопил он. — К чему этот липовый грим? Никто из нас не вернется домой! Так зачем наводить шик-блеск? — И вдруг осекся, шлепнул себя по физиономии и замолчал.

«Маневр последней минуты»

К полудню стало ясно: от зловонного груза нам не избавиться, потому что даже товары, которые никому не предашь, нельзя безнаказанно бросить в море. Я поднялась на мостик и выполнила свою самую последнюю задачу — раздала подарки, строго соблюдая принятые на корабле обычаи и правила. Потом, употребив жалкие остатки своих хороших манер, путем длительных и многословных переговоров наконец выяснила, что эта картошка уже повидала на свете столько, сколько мне никогда не видать. Эта картошка находилась в пути в три раза дольше, чем я, если принять исчисление времени, которое даже Пигафетта не смог мне растолковать, и побывала на кораблях, имена которых при всем старании никто никогда не сможет вспомнить, — ни чартерщик, ни портовый агент, ни, разумеется, страховая компания. Но, может быть, все дело в том, что я разучилась внятно излагать свои мысли и, едва открыв рот, тотчас начинаю заикаться.

Так она будет путешествовать и дальше вокруг света, бесхозная гнилая картошка, пока, растворившись, не исчезнет без следа.