Французская политическая элита периода Революции XVIII века о России - Андрей Митрофанов

Вольтер способствовал и исполнению внешнеполитических планов русского правительства. Екатерина II писала: «Восьмидесятилетний старик старается своими во всей Европе жадно читаемыми сочинениями прославить Россию, унизить врагов ее и удержать деятельною вражду своих соотчичей, кои тогда старались распространить повсюду язвительную злобу против дел нашего отечества, в чем и преуспел»[220]. Об увлечении Вольтера тем, что в XX в. было названо «русским миражом», написано немало. Традиционно дифирамбы, расточавшиеся философом в адрес императрицы, приводят в качестве доказательств предвзятого отношения Вольтера к российской действительности. Однако последние исследования заставляют по-новому взглянуть на тот образ Екатерины и, шире, образ России, который формировался в литературе благодаря Вольтеру.

По мнению К. Мерво, переписка Вольтера играла примерно ту же роль, что и средства массовой информации в наши дни. Большая часть писем помимо непосредственного адресата обращалась к целым группам читателей. Письма были эхом событий, а иногда и способом воздействия на них, а потому характеристики Екатерины II Вольтером составляли часть общей стратегии эпистолярной «игры», которую вели философы Просвещения. Екатерина сама положила

начало этой игре как раз в тот момент, когда на философов обрушились преследования на родине. Вольтер, почитавший себя их предводителем, ухватился за эту возможность, чтобы использовать символическое значение широких жестов Екатерины II. Среди этих жестов было и приглашение д’Аламбера в наставники к наследнику престола, и предложение Дидро издавать в Риге или в Петербурге гонимую во Франции «Энциклопедию».

В ответ Вольтер создал идеальный образ царицы, сравнивая ее со св. Екатериной Александрийской, св. Екатериной Болонской, св. Екатериной Сиенской. Российская государыня прославлялась как продолжательница дела Петра, она превращалась в Звезду Севера, Фалестру, царицу Савскую и, главным образом, в Семирамиду Севера (ранее Вольтер именовал так Елизавету Петровну)[221]. По мере новых шагов императрицы ее образ покровительницы искусств дополнился новой чертой: борьбой против религиозной нетерпимости. Портреты Екатерины в переписке Вольтера становятся схематичными и стереотипными, легендарный план будто вытесняет реальные человеческие черты, а хвалебное клише столь часто применяется ко всем ее деяниям, что «стирается».

Как замечает А. Ф. Строев, Вольтер положил начало целому направлению в описании России: «Философы-энциклопедисты, вслед за Вольтером, превозносили страну, которая благодаря Петру I и Екатерине II устремилась по пути преобразований и однажды должна послужить примером для всей Европы. Но речь не идет об ослеплении, заблуждении или о сознательной идеализации. Вольтер во многом стремился предложить Екатерине II пути решения внутренних и внешнеполитических проблем, будь то реформа законодательства или завоевания, рисуя их в своих письмах как уже почти окончательно разрешенные»[222]. Вольтер лучше остальных выразил мысль всех тех, кто восхищался Россией в эпоху Просвещения: благодаря Екатерине, этому «апостолу» терпимости, философия добилась в подвластных ей северных землях огромных успехов, удалось предотвратить ту резню, которой фанатики осквернили страны с иным, более теплым, климатом. Образ российской царицы, не отъемлемый от образа России, в век Просвещения служил и философской моделью, и неким примером для подражания другим монархам[223]. В тот период, когда на философов обрушились нападки во Франции, их союз с Екатериной II предстал как практическое воплощение мечты о союзе двух элит, правящей и творческой. Философы (а они во многом определяли общественное мнение) не только создавали в Европе образ русской императрицы как истинно просвещенной монархини, а России как страны, где мудрые законы благоприятствуют развитию наук и искусств, но и напрямую поддерживали деятельность русского правительства[224].

Кроме того, даже трактовка такого устоявшегося стереотипа, как «русское варварство» в просветительской литературе приобретала иной характер, нежели в сочинениях путешественников и политической литературе XVII-XVIII вв., истоки которого относятся к периоду первых контактов европейских путешественников с Московией[225]. Достаточно упомянуть опубликованное Вольтером в 1760 г. под псевдонимом «Иван Алетов», произведение «Россиянин в Париже». Традиционный античный сюжет (приезд юного скифа Анахарсиса в колыбель цивилизации) служит основой для изображения русского:

Я приехал, чтобы учиться на берегах Сены,

Как грубый скиф, прибывший в Афины,

Что заклинает вас, робкий и любопытный,

Рассеять тьму, все еще покрывающую его глаза[226].

В поэме Вольтера читатель видит не дикаря из далекой Московии, изъясняющегося междометиями, а россиянина-дипломата, хорошо владеющего французским языком и желающего учиться искусствам и наукам. Иными словами, последовательный оптимизм фернейского мудреца по отношению к России вносил существенные коррективы в господствовавшие во французском обществе представления.

Знаменательно, что сатирическая поэма Вольтера вызвала несколько подражаний в конце XVIII в.[227]

По мнению Д. Годжи, в XVII-XVIII вв. сосуществовали два определения понятия «варварство» (антонима «цивилизованной жизни» - civilité). Во-первых, к варварам относили людей, которые не способны на поведение разумное либо потому, что живут вне города- государства, либо потому, что, живя в городе-государстве или в условиях другой формы правления, они не освободились от варварских обычаев. И, во-вторых, к варварам причисляли людей, отличающихся полным или частичным незнакомством с ремеслами. Но еще никто не связывал понятия «варварство» и «цивилизация» с четко разделенными этапами эволюции человечества и человеческого общества, никто не утверждал, что вторая приходит на смену первой в результате медленного процесса социального развития. Имела место статическая дихотомия, которая противопоставляла два абсолютно различных состояния. Разрыв между этими двумя состояниями может быть преодолен через воплощение проекта политического. Концепция цивилизации Вольтера, по мнению Годжи, создавалась именно на основе статической дихотомии[228].