Грабеж средь бела дня - Сергей Зверев

– Где, когда, с кем и при каких обстоятельствах ты могла его видеть?

– Н-н-не помню.

– Ты с ним трахалась?

– Не-а… – протянула Лида не очень уверенно, но тут же пошла на попятную: – Хотя… может быть…

– Вспомни! Ну?

– Думаешь, я их всех упомню? – призналась базарная проститутка.

– Так, может, он тебя и обрюхатил?

– Может… Хотя нет. Постой, точно не он. Скорее всего, это какие-то пацаны с «Ремзавода», с которыми я осенью в «Золотом драконе» гуляла.

Как бы то ни было, но спустя сутки в Заводской райотдел милиции поступило заявление от гр. Ермошиной Л. М. об изнасиловании. В качестве обвиняемого фигурировал гр. Сазонов А. К. Заява, составленная по всем правилам юридической казуистики, содержала массу отягчающих обстоятельств: «применение физического насилия», «особый цинизм», «запугивание» и даже «извращенную форму».

Выяснив личность заявительницы, дежурный следователь лишь саркастически хмыкнул: он прекрасно знал Мандавошку, потому что и сам многократно прибегал к ее интимным услугам. Но заявление, конечно же, зафиксировал – накануне ему позвонили из ГУВД, настоятельно посоветовав раскрутить производство «дела об изнасиловании» по полной программе.

К тому же потерпевшая заявилась в ментуру не одна, а с дедушкой, заслуженным ветераном конвойных войск МВД. Выпятив узкую грудь, обвешанную вертухайскими медальками медно-никелевого сплава, старик долго и нудно варьировал одну и ту же тему: «Куда смотрит милиция?!»

Внучка и дедушка покинули райотдел только через час. Голенков, сгорая от нетерпения, ожидал их в кафетерии соседнего гастронома. Подарив отставному «дубаку» триста рублей и бутылку водки, Эдик интимно взял Ермошину под руку и повел во двор.

– Приняли заявление? Ты все сделала, что я говорил?

– Ага, – кивнула Мандавошка и протянула руку ладонью вверх. – Ну и где мои пятьсот гринов?

– Держи, – бывший мент отсчитал ей пять стодолларовых банкнот.

– Ну, спасибо! А я думала, кинешь. Сразу видно: ты – мужчина самостоятельный, – уважительно оценила Мандавошка. – А теперь что?

– А теперь мы поедем на улицу Рокоссовского, – распорядился Эдуард Иванович. – К твоей будущей свекрови. Слушай внимательно. При ней не курить и не материться. Не употреблять слов «в натуре», «микрофон» и особенно «бля». Вместо слова «трахаться» надо говорить слово «коитус». Обращаться к старухе исключительно вежливо и только на «вы». Ты девочку-одуванчика изобразить сумеешь?

– Предлагаешь под интеллигентку закосить? Типа, как твоей Танькой прикинуться?

– Вот именно, – вздохнул Голенков и, заметив на лице девушки глупую ухмылку, немного повысил голос: – Только не надо лыбиться. Серьезней, серьезней… Изобрази задумчивость.

– А это как? – не поняла Мандавошка.

– Сколько будет семью восемь?

Ермошина глубокомысленно наморщила лоб.

– Отлично, – удовлетворенно кивнул Эдик. – Вот с такой мордой и пойдешь к старухе. А теперь запоминай, что надо будет сказать…

Александра Федоровна жила в добротном белокирпичном доме на окраине города. Старый фруктовый сад, герань на окнах, деревянная ограда, увенчанная трехлитровыми банками, – все это придавало жилищу черты трогательной патриархальности.

Столь же патриархально выглядела и хозяйка. Это была аккуратная седенькая старушка – добрая, гостеприимная и немного боязливая. Усадив гостью на кухне, она неспешно налила ей чаю и придвинула вазу с печеньем.

Неожиданно из-за полинялой портьеры вышел огромный черный кот геральдического вида. Свой роскошный пушистый хвост он нес с горделивым достоинством, словно был не котом, а брачующимся павлином. Видимо, этот четвероногий друг и скрашивал одиночество мамы особо опасного рецидивиста.

– Тасик, Тасенька!.. Иди сюда, мой хороший!.. – ласково позвала старушка.

Кот пружинисто запрыгнул ей на колени и замурлыкал. Механически почесывая его за ушком, Сазонова наконец спросила:

– Ну, что у вас, деточка?

Мандавошка закатила глаза и двинула речь. Она оказалась не только талантливой проституткой, но и замечательной актрисой. И потому ее декламация была исполнена истинного трагизма.

– У меня с вашим Лешей полгода назад был роман, – смиренно сообщила она и протянула руку, чтобы погладить Тасика.

Тот с неожиданным проворством цапнул ее за палец и, возмущенно зашипев, спрыгнул с колен хозяйки. Пренебрежительно встав к гостье задом, кот завилял хвостом, словно говоря: «Да врешь ты все, сука…»

Однако Ермошину это не смутило.

– Но ведь я тогда не знала, что он – уголовник, из тюрьмы сбежавший! – Малолетка драматически возвысила голос. – А знала бы… все равно бы его не разлюбила! Какие он мне слова говорил! Как много всего обещал!

Сазонова слушала недоверчиво. Кот, косясь на девушку строгим зеленым глазом, презрительно фыркал.

– Если честно, у моего Лешеньки много разных романов было… – призналась Александра Федоровна, в ужасе глядя на выпуклый живот малолетки. – Только не обижайтесь. Он ведь уже взрослый мужчина.

– Вот именно. Все мужики одинаковы, – надрывно продолжила Мандавошка, ничуть не обидевшись. – Им только одного подавай… Все до сладенького охочи! А ведь я девушка порядочная, так ему, значит, сразу и сказала: сперва загс, а потом этот, как его… койотус… то есть коитус. А в загс еще рано было идти… Мне тогда только пятнадцать исполнилось. А он… сперва приставать начал… а потом… когда я ему не дала…

И тут Ермошину прорвало. Из уголка глаза грязной дорожкой потекла тушь. Поднявшись из-за стола, проститутка развернулась беременным животом в наивыгоднейшем ракурсе. Всхлипнула, зашмыгала носом и, поминутно делая многозначительные паузы, живописала в натуралистических подробностях, как Леша, избив ее в кровь, изнасиловал в самой что ни на есть извращенной форме, лишив при этом девственности. После чего запугал: мол, в милицию не ходи, из-под земли достану!

Александра Федоровна молчала убито. По рассказам визитерши, Лешенька оказался свирепым маньяком-педофилом. Все это совершенно не походило на ее сына…

– Извините, но я вам не верю, – сказала Сазонова и нервно поправила седую прядь. – Мой сын не мог так поступить. Девушки на нем гирляндами висли, это правда. Но чтобы он оказался насильником… Такого просто не может быть. Наверное, вы его просто не знали. А может, это вовсе не Леша был?

Жертва насилия продемонстрировала бабушке фотоснимок с дарственной надписью.

– Его рукой написано?

Александра Федоровна лишь вздохнула. Почерк сына она узнала бы из тысячи подобных. Крыть было нечем.

– И… чего же вы от меня хотите?

Вот тут-то Ермошина и объяснила – чего. Утерев кулачком грязные слезы, она заявила, что материальная компенсация в десять тысяч долларов вполне ее удовлетворит.