"Угрино и Инграбания" и другие ранние тексты - Ханс Хенни Янн

Вероятно, человек, сидевший рядом со мной, уже долго что-то говорил, но я его не слушал. Можно ли требовать, чтоб мы в одно мгновенье преодолели все миры, и должно ли это происходить вне времени? Ах, законы... Законы, которые я знал, законы мира, более не действовали. Сосредоточься, сосредоточься! Человек говорил, говорил, он говорил о крике. Да: говорил, что там на пристани был некий актер. Тот, дескать, может актерствовать как угодно, но никогда не кричит. Значит, кричал только я. Но человек продолжал говорить и сказал еще, что с этим актером трудно играть, потому что играет он очень хорошо - и когда, скажем, должен кого-то поцеловать, кусает так, что кровь брызжет струей. Но после сам он будто бы умирает, в каждой пьесе. Больше я ничего не понял. Внезапно я спросил своего собеседника любезнейшим голосом на свете:

- Так он, значит, актер по призванию?

- Да, - ответил этот человек.

И потом надолго умолк. Я почувствовал, что между нами вклинился какой-то незримый предмет: белые кобылы все так же мчались вперед, но незримое рассекло экипаж надвое, по центральной оси. Две лошади - мне, две - ему, но мы с ним едем вместе только в силу случайности, а у ближайшего угла разделимся. Экипаж разлетится вдребезги, появятся существа, словно сотканные из синего сернистого пламени, Боже... Боже... Я схватил этого человека за руку... И тогда кошмарное видение исчезло. Он заговорил снова: дружелюбно сказал, что чужаку тому некого любить... И я внезапно с ужасом понял, что, произнося эту фразу, он имел в виду меня.

Снаружи вынырнули высокие стены, удары копыт получили отзвук - снизу глухо отзывался мост; потом, на мгновенье, - снова свободное пространство; вскоре затем - шум речной воды; потом, опять, - стены, огни, ворота; лошади замедлили бег. Мимо проносились дома, сады, потом мы остановились. Кто-то позвонил в колокольчик. Ворота скрипнули, мы въехали во двор. Сбежались люди, стали распрягать лошадей, служанка с фонарем спустилась по большой лестнице. Тут мы вышли из экипажа, я огляделся: большой квадратный двор, по всему периметру окруженный постройками. На одной стороне, как я увидел, за высокими готическими окнами горел свет. Распахнулось и несколько дверей конюшни, оттуда тоже падал свет. Эту картину запутывало обилие колонн и арок, столь мощных, что из-за них все казалось нереальным и я почувствовал потребность поскорее лечь спать. Я знал наверняка, что все эти вещи превосходят мое разумение, как же я мог выдерживать конфронтацию с ними?

Я в принципе отказался от всяких мыслительных усилий. Меня повели вверх по лестнице, потом - через помещение со сводчатым потолком, где под защитой арки стояли трое изваянных из мрамора мальчиков. Теперь перед нами простирался длинный, несомый множеством колонн коридор, на стенах которого - с нерегулярными промежутками - горели свечи в больших медных подсвечниках. У меня постоянно было ощущение, что за всеми этими жестами, посредством которых обращались ко мне арки и своды и огни, должны скрываться несказанно глубокие вещи. Ощущение в какие-то мгновения становилось настолько навязчивым, что мне казалось, я нахожусь в преддверии сводчатого склепа. Тогда по телу пробегала сильная дрожь, и я, чтобы преодолеть ее, взглядывал в лицо своему проводнику - смущение, написанное на этом лице, заставляло меня устыдиться.

Мы молча шагали по коридору, миновали семь колонн и четырнадцать свечей. Восемь раз я замечал над головой перекрестья сводов. Все это я запомнил так же твердо, как школьник - какой-нибудь арифметический пример. Потом мы подошли к двери, и мой проводник открыл ее. Помещение, в которое мы ступили, было почти темным; в камине горели несколько поленьев и торф. Иное освещение отсутствовало. Снаружи же проникал в комнату внешний вид двух больших стрельчатых окон, ибо даже в эту ночь их стекла отличались друг от друга разным распределением теней...

Проводник спросил, не хочу ли я, чтобы мы сели к камину и чтобы он зажег свечи.

Я ответил, что не хотел бы предпринимать ничего, что не соответствовало бы - целиком и полностью - его желаниям. В итоге мы сели к огню.

Я с радостью почувствовал, как тепло в этом помещении, и только теперь вспомнил, что снаружи холодно, что весной пока и не пахнет. Силу ветра можно было ощутить по очень тихому ритму периодических вспышек огня. Ветра как такового мы не слышали... Вообще здесь было так тихо, так тихо... И опять во мне что-то всколыхнулось - как в могильном склепе... Все же за каждым окном есть надземное пространство... Огонь помог мне, я смотрел в него... Ну и на камин, конечно... Камин был сделан из лилового полированного камня, его портал заканчивался широкой стрельчатой аркой, опирающейся на красивые причудливые колонки. От огня защищал большой медный экран...

Потом моя рука взяла брикет торфа. Мерцание огня пронизало руку насквозь, превратило в пурпур. Внезапно я понял ее и полюбил: полюбил эту пурпурную, прошитую кровью ладонь с костями внутри и плотью снаружи.

Человек, сидевший рядом со мной, вскочил и сказал:

- Я, пожалуй, зажгу все свечи: вы должны увидеть, что вы себе нафантазировали, - еще сегодня вечером. Я об этом совсем забыл...

Потом вспыхнули огни, пространство пластически выступило из темноты. Я знал, что все так и должно быть: что посередине должна стоять колонна, поддерживающая свод, а вдоль стен - занавешенные книжные шкафы.

- Не зажигайте больше свечей, - сказал я.

И начал обходить помещение: ощупывал все предметы, останавливался под оконными арками.

- Разве все сделано не так, как вы имели в виду? - спросил меня человек. - Разве не такой должна быть ваша рабочая комната? Она ведь должна представлять собой библиотеку Угрино и иметь винтовую лестницу, ведущую в потайную спальню, из которой, опять-таки, можно попасть в спальни мальчиков и девочек, чтобы втайне бодрствовать над их сновидениями, ежели у вас появится такое желание...

Едва он сказал это, сознание ускользнуло от меня; я что-то забормотал, уставился на него, ничего больше не понимая. Бросился на ковер и заплакал. Он же истолковал мое поведение неправильно: он потушил свечи и вышел.

Я перевернулся на спину, раскинул руки и ноги - как женщина, которая вот-вот начнет рожать. Мои глаза блуждали по темным ребрам свода... поднимаясь все выше... даже туда, где одна пара нервюр соединялась с другой в красивый орнамент... При этом потолок поднимался, отодвигался все дальше в вечность... все дальше, и веки горели от напряжения, ибо я не хотел упустить его из виду.- - -

И тут внезапно по моему лицу мазнуло жарким прерывистым дыханием, какое бывает у больного лихорадкой. Я вдруг испугался, что заболею, приподнялся и обернулся. Передо мной стояла большая желтая львица. Когда я увидел ее, весь мой страх исчез и я бросился перед ней на землю. Я почувствовал, как она меня обнюхала... и отошла. Она улеглась в некотором отдалении, под столом. — Тут дверь распахнулась и вошли мальчики, которые, вероятно, искали меня. Львица встала, приблизилась к ним, стала тереться шкурой об их ладони.

Меня же чуть позже проводили по коридорам и другим помещениям в столовую залу, где всех нас ждала трапеза.