Вся правда во мне - Джулия Берри

Мне следовало тебя разбудить или убить нас обоих.

Но у меня в голове созрел лучший план: утром ты сильно удивишься, а мне будет очень приятно.

Я сбегала к тебе домой и принесла одеяла. Я накрыла тебя и подоткнула его со всех сторон. Ты ворочался и что-то бормотал, но так и не проснулся. Я осторожно вытащила топор из твоей руки и положила рядом.

Ветер был пронизывающим, а ты вспотел.

Тут мне в голову пришла такая невероятная и пугающая мысль, что я даже перестала дышать. А что, в конце концов, может случиться?

Солнце зашло, мы в полной темноте. Я сняла чепец и накидку. Ветер набросился на мое тело, обдав морозом разгоряченную кожу, растрепал волосы.

Я забралась к тебе под одеяло и легла рядом. Земля была такой холодной. Я прижалась к тебе спиной. Меня охватил восторг.

Земля перевернулась.

Твое сонное дыхание шевелило мне волосы. Я вжалась в тебя еще сильней, боясь, что каждый мой вздох, каждой удар сердца может тебя разбудить.

Я посмотрела на небо и увидела звезды, бесстрастно взирающие на нас сверху. Они далеко, им неведомо, что такое грех или страх. Под одеялами нам вместе было теплее, да еще и Джип улегся у нас в ногах.

Звезды напомнили мне, что я не только грешница, но и воровка. Я украла у тебя прикосновения, которые ты не собирался мне дарить.

Но ты об этом никогда не узнаешь.

Тебе нужно тепло.

Ночь в лесу делает многое возможным.

Блаженство и агония. Я украла себе блаженства у твоей агонии.

Каждый звук, доносившийся из леса, заставлял меня нервничать.

Через некоторое время я вспомнила о маме.

Я все время говорила себе, что больше мне нельзя здесь находиться. Только еще минутку, и еще, а потом я обязательно уйду. Вот досчитаю до десяти и встану. Я произносила: «Десять», но как только я отодвигалась от тебя, в пространство между нами тут же врывался ледяной ветер.

Тебе нужно сохранить тепло.

Звуков в ночном лесу стало больше. Вокруг нас зашуршали шаги маленьких ночных охотников. Даже ты зашевелился. Я запаниковала. Теперь мне действительно пора бежать.

И тут ты положил на меня свою руку. Она была совершенно расслабленной и показалась мне очень тяжелой. Ты взял меня в плен. Я чуть подвинулась и положила свою руку поверх твоей.

Сколько прошло времени? Минуты? Или часы? Не знаю. Ты убрал руку и перевернулся на другой бок, спиной ко мне. Ворочаясь и устраиваясь удобнее, ты негромко покряхтывал, как маленький ребенок.

Теперь я точно могу уйти. Мама наверняка уже вышла из себя от злости. А Дарреллу завтра мы обе понадобимся.

Я ушла ради него. Не ради тебя или мамы и, разумеется, не ради себя.

Шагом идти я не могла. Мне нужно было бежать домой, если бы я замедлила шаги, то обязательно вернулась бы на свое место рядом с тобой. Я остановилась только рядом с домом, и тщательно отряхнула грязь и мусор с одежды, чтобы мама ничего не заподозрила. Я зря волновалась. Сегодня она не стала дожидаться и уснула без меня. Этой ночью страх за Даррелла перевесил все другие заботы.

Я лежала и слушала, как стонет Даррелл. Лежала и удивлялась себе, как я могла осмелиться на такое. Я ругала себя на чем свет, теперь, вкусив нектар, который мне больше никогда не попробовать, я понимала, что мое будущее станет еще более мрачным, чем настоящее.

Но даже опьянение восторгом и тревога за Даррелла не могли затмить воспоминание об Авии Пратте, поджидающем меня на улице.

Даррелл заплакал как младенец, мама так и не проснулась, а я подошла к нему. Даррелл явно не из тех пациентов, которые вызывают жалость. Только раздражение, я не винила ее, что она не встала к нему.

Сегодня Даррелл плакал не от боли. Он знал, что ждет его завтра.

Я вытерла ему слезы ночной рубашкой.

– Мне страшно, Джуди, – сказал он мне.

Я вытерла ему лицо и руки.

– Это очень больно.

Не было смысла отрицать.

– Я боюсь.

Никто бы не назвал тебя храбрецом.

Лицо Даррелла скривилось.

– Ведь это даже не они, – сказал он, – это я сам. По неосторожности.

Он думал, что открыл мне тайну. Я не стала его разубеждать и убрала прядь темных волос от его глаз.

– О, Джуди, – заплакал он и потянулся ко мне. Я обхватила его руками и крепко прижала к себе.

За время болезни он сильно отощал. Запах от ноги был ужасающим.

Мое сердце смягчилось и наполнилось любовью к младшему брату. Любовью и страхом за него. Не умирай завтра, не оставляй меня наедине с мамой. Что за мир будет без твоей подленькой физиономии?

Он разжал руки, мы отстранились и отвернулись друг от друга.

– От меня плохо пахнет, – сказал он. Я кивнула. Он усмехнулся. Как хорошо было посмеяться вместе, пусть и очень тихо.

Смех быстро иссяк, и мне в голову пришла идея. Изо всех сил стараясь не шуметь, я подвинула к очагу корыто, в котором мы мылись. Чайник был еще горячим, он стоял на углях, в суповой кастрюле была налита вода на утро. Я вылила воду в таз и разбавила ее холодной из ведра. Бросив в очаг несколько поленьев, я вышла с ведром на цыпочках на улицу за водой.

Когда я вернулась, Даррелл уже сидел на кровати и снимал с себя рубашку. Он был возбужден. Тайно принять ванну без маминого разрешения!

Несмотря на все наши усилия, мы ее все-таки разбудили. Она вышла к нам в своем чепце и ночной рубашке, хмуро посмотрела на нас и снова легла спать.

Теперь мы уже не так осторожничали. Я помогла ему снять подштанники. В доме было темно, и я отвернулась, чтобы его не смущать.

Общими усилиями мы посадили его в корыто. Воды было на донышке, но я налью еще, когда буду мыть ему голову. Я дала ему мыло и мочалку. Он яростно принялся тереть себе лицо, плечи, руки, все тело. Мне пришлось потереть ему спину. Пока он отмокал, я сменила ему белье на кровати и бросила грязное в угол. Мы немного помыли даже его почерневшую ногу. Почему бы и нет? Больше она не будет болеть.

– Пусть попадет в ад чистой, – сказал он, и я с ним согласилась.

Пока он вытирался и одевался, я постирала грязную повязку в теплой воде и, ежась от ноябрьского морозца, вышла на улицу, чтобы повесить ее на веревку. Я посмотрела в темноту, в ту сторону, где был твой дом. Ты еще спишь?

Когда я вернулась, воздух в доме стал заметно свежее, теперь тут можно было дышать.

Почти на рассвете я уложила его обратно в кровать. Даррелл пах мылом и мокрой шерстью, его кожа стала красной и поскрипывала.