Шоколадный папа - Анна Йоргенсдоттер

— Боже мой, вы же еще такие молодые, — говорит Лувиса по телефону, когда Неугомонная Андреа звонит, терзаясь ночными сомнениями, перерастающими в панику, — зачем так спешить?

— Потому что неизвестно, что будет дальше, — отвечает Андреа и в то же мгновение ощущает блаженство во всем теле: «Собрил» растекается сначала по руке, которая держит трубку, потом поднимается к голове, мысли в которой становятся добрее, а потом опускается ко рту, который уверенно, спокойно произносит: — И я буду любить Каспера до конца своих дней.

— Откуда тебе знать?

— И правда, неоткуда, но я же могу надеяться и верить, разве не так? — Она думает о том, как, должно быть, страшно Лувисе. Ей приходится думать, что страшно именно Лувисе, а не ей. Что они не связаны. Иногда — например, сейчас — Андреа вынуждена напоминать себе, что Лувиса — один человек со своим собственным прошлым, а Андреа — другой, взрослый (да-да!) человек, жизнь которого почти не похожа на жизнь Лувисы. Ведь правда, Эва-Бритт?

— Конечно, несомненно, ты должна надеяться и верить, — отвечает Лувиса, и Андреа понимает, что нужно ухватиться за прекрасное здесь и сейчас. Кто знает, а вдруг завтра… вдруг он выйдет на улицу и больше не вернется?

— Я не боюсь. Мы же почти одно целое — я и Каспер. — А в день свадьбы она, черт возьми, будет счастливее, чем когда-либо, счастливее всех на этой вертящейся планете. За исключением Каспера: пусть он будет счастливее нее, если это возможно. Они будут сиять наперегонки, сиять от любви и уверенности: все так, как должно быть. Навеки.

— Только не спеши, — умоляет Лувиса. — Развод — это довольно мучительно.

— Откуда тебе знать? — шипит она в ответ и тут же раскаивается, но не находит в себе сил попросить прощения (вечно просить прощения…). — Неужели мне нельзя просто быть счастливой?

— Прости, — говорит Лувиса, — я ведь желаю тебе самого лучшего.

— А Каспер и есть самый лучший.

Андреа идет в спальню, стягивает одеяло с Каспера, обнажая его лицо. Целует его в лоб, он шевелится во сне. Интересно, что ему снится? Андреа выходит на балкон, смотрит на автостоянку внизу.

* * *

Снежный пейзаж, дни после Рождества. Желтый «фольксваген пассат» едет на север, минуя город за городом, которые встречаются все реже. Северные олени у обочины дороги. Девочка Андреа пристегнута к детскому сиденью рядом с Линой-Сагой. Казалось бы, обычная поездка с началом и концом, с легкой усталостью от долгой дороги и слякоти.

Все, кроме Андреа, одеты в черное, у Лувисы усталое лицо, взгляд прикован к обочине. Только что умерла ее мама. Бабушка Андреа. Цель поездки — похороны.

Карл впереди что-то бормочет еле слышно, почти неотличимо от других звуков.

И вдруг…

— Останови машину! Останови машину сейчас же!

Это голос Лувисы. Такой громкий на фоне тишины.

Карл жмет на тормоза. Может быть, пугает северного оленя, и тот убегает в лес. Лувиса открывает дверцу, на ней только черная блуза, юбка и тонкие нейлоновые чулки. Выходит на мороз. Падает в сугроб и плачет, кричит:

— Поезжайте без меня, я не могу… Поезжайте!

Лувиса в сугробе, в траурной одежде.

Карл с девочками ждет в машине. Он ничего не говорит, только ждет — чего? Когда Лувиса придет в себя или когда мир переменится? Когда правда снова станет тайной, а его собственное тело — сильнее, теплее, лучше?

Карл по-прежнему в машине, крепко держит руль. Дрожат ли у него руки? Хочется ли ему выйти и утешить ее, обнять? Можно ли ему? Можно ли обнимать человека, если его гнев так очевиден? Может, ему тоже надо пойти и уткнуться лицом в снег?

Лина-Сага сидит на заднем сиденье вместе с сестрой. Не спускает с нее глаз, лишь время от времени выглядывает в окно и видит… плачущую маму, которую никто не утешает. Лувиса рыдает в сугробе на севере Норланда,[14]по дороге на похороны. Мир окутан траурной вуалью. Вот она поднимается, стыдясь, что вела себя так неразумно. Она же мама, там сидят ее дети, а она в сугробе и не знает, что делать дальше… Просто двигаться — или что-то еще?

Так никто не думает.

Незаметно наступает конец, не остается никаких ощущений, и уже пора вернуться в желтый, такой чужой «пассат», сесть, как прежде, рядом с мужем — таким чужим — и просто жить дальше. В молчании или под натянутые фразы: нужно произносить слово за словом, чтобы разрядить атмосферу, чтобы не пугать детей; нужно очистить банан; нужно улыбнуться.

* * *

Андреа, конечно, кажется, что они с Каспером слишком часто ссорятся, но лишь по ничтожным поводам вроде «кто будет мыть посуду» или «кто вынесет мусор», а иногда бывают пьяные ссоры: ревность, как лопнувшая кальцоне — жирное и липкое месиво, и ее слезы, которые так больно его бьют. Ей кажется, что ее слезы точат его, как вода камень, а его молчание точно так же действует на нее. Но если они оба кричат и обоим больно, то это объединяет. Одно и то же чувство. Должно быть, именно так, а не иначе, когда один лежит поодаль, мерзнет и плачет, а второй сидит сложа руки, молчит и ждет, когда все станет, как прежде.

Жизнь никогда не становится такой же, как прежде, и это страшно. Магия исчезает, возникнув лишь на мгновение.

* * *

Быть на похоронах, знать о мертвом и не уметь заплакать. Там, в сугробе, это случилось в последний раз. Так и должно быть.

Карл в черном пальто — пытается взять ее за руку? А если и пытается, как она может протянуть ему руку после того, что он рассказал? Зачем он все рассказал?

Слова эхом раздаются у него в голове, ему стыдно, что он плачет, ведь плакать должна она. Но Лувиса просто неподвижно стоит рядом, у нее красные губы (но она ведь не пользуется красной помадой?) и такой отсутствующий взгляд, что он вздрагивает. Может, он и хотел бы обнять ее, крепко обнять, но вместо этого делает шаг в сторону, пряча слезы, ведь не он должен…

Зачем он сказал ей? Зачем, черт возьми, было рассказывать все именно сейчас?!

* * *

— Доброе утро.

Руки несмело подбираются сзади, обнимают. Как приятно чувствовать тепло, слышать осторожный голос! Она оборачивается, чтобы улыбнуться, посмотреть в глаза, увидеть неуверенную ответную улыбку.

— Прости за вчерашнее, — говорит она, все глубже погружаясь в его объятия, чувствуя удары сердец друг напротив друга, ощущая, как он поднимается изнутри, радуясь, что все как прежде.

— И ты прости.

— Конечно же, я хочу выйти за тебя замуж. Я больше всего на свете этого хочу!

— Точно?

— Абсолютно точно.

Андреа чувствует, насколько приятнее быть в любви, чем вне ее. Внутри — тепло! Каспер принимает утренние таблетки, кофе уже готов — только и ждет чашек и ртов.