Дикий барин - Джон Шемякин

Дмитрия В. в семью привела сестра моей бабушки – бабушка Люда. Бабушке Люде тогда было девятнадцать лет, она имела татуировку, она имела гитару, она варила поддельную помаду для женщин и, переодетая цыганкой, продавала помаду, пела на гитаре и гадала у проходной Горьковского автомобильного завода. Еще она любила Дмитрия В. и даже приходила в его профессорский дом, чтобы понравиться родителям Дмитрия В.

Для того, чтобы было не страшно, баба Люда покрасилась в окончательную брюнетку, накинула ворованную шаль и прихватила, подумав у зеркала, с собой гитару. А еще прихватила сестру свою – мою бабушку Шурочку. Бабушка Шурочка тогда училась в планерной школе и постоянно носила летный шлем, как у пилота Леваневского.

Дмитрий В. довольно небрежно предупредил своих папу и маму о приходе своей, скорее всего будущей жены. Поэтому встреча получилась очень нервная для всех и страшно интересная для соседей.

Воспоминания об этой встрече были гвоздем мемуаров бабы Люды. На этой встрече баба Шура впервые и несколько развязно пила сухое вино и пробовала танцевать под азартные гитарные переборы бабушки Люды. Дмитрий В., человек будущего и правый крайний, даже обнял за плечи своих немигающих родителей и начал их как-то раскачивать из стороны в сторону, чтобы оживить, не знаю, вдохнуть энергию.

Бабушка Шура в шлеме танцевала чарльстон, играя бровями, бабушка Люда наяривала на гитаре, за столом принужденно раскачивались хозяева, все это отражалось в хрустале люстр и лаке красноватой мебели. В целом не хватало в этой картине только нашего сельского псаломщика Ефима Степановича и меня для полноты гербария.

Они были странной парой, конечно: Дмитрий В. и бабушка Люда. Разница в росте составляла сорок два сантиметра. И это не была самая выдающаяся разница в их паре. Он был статный блондин, она была хозяйка. Он хладнокровно принимал обожание толп, она варила обеды.

Он стал профессором, она не дочитала «Трех мушкетеров». Она боялась, что он загуляет, он просто ее боялся.

Когда дедушка Дмитрий В. приходил домой после мероприятий, дыша кафедральным разгулом, бабушка Люда встречала его по-разному. Это была семейная лотерея-аллегри. Без приза Дмитрий В. не оставался никогда, но вот что за приз его ждет, он не знал точно. Тревожился до последнего, а там было уже поздно.

Она крепкая была, бабушка Люда. Хоть и была полутора метров росточком, но однажды в 1928 году, уходя от ментовской облавы, перепрыгнула через забор, имея на руках чемодан с польским контрабандным бельем.

Я гостил у них в то время основательно. Лет мне было пять, времени у меня было много свободного, а воспитатели от меня отшатнулись. Вот я по три-четыре месяца основательно столовался и духовно креп в семье родственников-интеллигентов.

Пришел дедушка Дима В. однажды как-то совсем уж веселый и с помадой на воротничке. И понял я, что теперь, поди, придется пробираться к своим, настолько атмосфера сгустилась. Настали тяжелые дни. Бабушка Люда молчит, ничего не готовит. Готовит нам только моя тетка Элеонора Дмитриевна. А готовщица она… ну, скрипачка, что сказать-то еще?

Я начал потихоньку свои запасы корок в библиотеке поджирать.

И однажды утром посадил меня дедушка Дима к себе на колени. Радио на кухне – «Пионерская зорька». Я печален. Дедушка Дима печален. Бабушка Люда грозна. Тетка Элеонора варит кашу и чувствует, как всегда, что не ценят ее в этой стране, что давно могла бы уже… что вон все говорят… Пропадает каша, короче.

– Вот видишь, Джон, – это дедушка Дмитрий В. начал прекрасно поставленным голосом, – никому мы с тобой не нужны. Отметили мы с тобой научное достижение целого института, посидели в ресторане, в приличном, хорошо освещенном электричеством месте. Не в подворотне, как доцент Коробов предлагал. Выпили мы с тобой во славу советской науки, порадовались за наших славных космонавтов, как им теперь будет хорошо и безопасно выполнять задания Родины. Пришли мы с тобой домой. Сами пришли! Хотя доцент Коробов… Но слезы прочь! Пришли. И что?! Нам теперь не верят и не найдут нам никакого оправдания! Сгоряча обвинили нас и теперь продолжают настаивать, что мы негодяи с тобой, Джон. А мы голодные. Да, Джон? Голодные. У тебя, кстати, нет кусочка печенья, Джон?

Я с покрасневшими глазами театрально развел руки и пролепетал, что нет, нету никакого печенья у меня, нету совсем. Хотя вчера вечером самолично оттарабанил в свое библиотечное логово три печенины и засунул их за пятитомную «Практику мостостроения» Ухтомского.

Я потом и взрослым за Ухтомского прятал много чего. Нужная книга.

– Ты, Джон, тогда хоть сахарку принеси, пососем с кипяточком…

Тут я начал рыдать, уткнувшись в пахнущее горьким английским одеколоном плечо пиджака лауреата и члена-корреспондента Дмитрия В.

После этого шоу жизнь у нас Дмитрием В. наладилась до следующего раза.

Если бы покойница бабушка узнала, что родилась в день ВСЕХ ВЛЮБЛЕННЫХ (привет по кругу всем достойным в хате!), то она бы, конечно, удивилась. Потому как на мировом чемпионате суровых бабушек стояла она на мраморном пьедестале в образе Афины Карающей бессменно, глядя на трепыхающийся внизу мир беспощадными голубыми глазами. И облака. И снег вершин.

Все детство, юность и почтенную зрелость корректировала она мой жизненный курс, наваливаясь на кормовое весло, пока я, привязанный к мачте, бессвязно орал про независимость и человеческое достоинство внука и гражданина. С другой стороны, где бы я был, если бы не она? Представить себе это я могу с трудом…

В ее суровости и отсутствии всякого проявления традиционного бабушкинского начала было что-то невообразимо древнее, настолько архаическое, что вековые дубы, Стоунхендж, мойры, ламии и мрак критских пещер были наиболее подходящими декорациями и хором моего взросления.

Одна из моих любимых историй про любовь тоже связана с Александрой Ивановной.

Вернулась моя бабушка из Испании в 1939 году и довольно быстро была заброшена прихотливой судьбой в систему Дальстроя или УСВИТЛа, сейчас уже и не помню. Надо сказать, что в Испании с бабушкой приключилась Романтика, которая в Испании, вероятно, выдается каждому при пересечении границы. Романтика закончилась как-то очень печально, поэтому молодая Александра Ивановна в звании капитана решила уйти из мира чувств и посвятить себя долгу.

Служение долгу протекало в окрестностях курортного местечка Магадан, который тогда спешно строился, чтобы уютно поместить всех желающих приобщиться к здоровому образу жизни и физическому труду на свежем воздухе. С женщинами на предполагаемом курорте было очень напряженно. Любая современная дева в самом соку брачного городского гона отдаст, наверное, очень многое, чтобы только на недельку очутиться в одиночестве в окружении сотни-другой вольных холостяков.

За бабушку начали кипеть битвы.

На периферии этих битв скромно отирался мой любимый дедушка, который от природной своей застенчивости немного заикался и много пил вкусного и питательного спирта в разнообразных смесях. Плюс народная забава – поедание квашеных мухоморов. После Испании ценитель мухоморов для бабушки был опасной диковиной, и попытки дедушки к возможному размножению пресекались неукоснительно.