Dominium Mundi. Властитель мира - Франсуа Баранже

Он уже не впервые испытывал подобные ощущения, не впервые нечестивые мысли смущали его разум. Всякий раз он яростно старался побороть их, однако рано или поздно они всегда возвращались, еще более сильные и коварные. И, как всякий раз, он ощутил на своих плечах тяжкий груз, пригибающий его к земле. Чтобы сохранить равновесие, ему пришлось ухватиться за поручень под иллюминатором.

Энгельберт заметил это и положил руку ему на плечо:

– Все в порядке, друг? Тебе вдруг вроде как поплохело.

Огромным усилием воли Танкред отогнал охватившее его губительное оцепенение:

– Да… Да, Энгельберт, благодарю… Наверняка просто усталость…

Но в глубине души он знал, что это не так. Как он уже замечал с некоторого времени, его старые демоны вернулись.

* * *

10 мая 2204 ПВ

Ч – 6:02

На следующий день только одно занимало все умы: проповедь Петра Пустынника в соборе.

Она должна была прозвучать ближе к полудню, и этому важнейшему событию, знаменующему начало крестового похода, предстояло стать символом нерушимой клятвы верности армии крестоносцев, а также ключевым моментом, когда официально прозвучит воззвание к Господу, дабы имя Его вело людей в этой небесной миссии и помогло им сдержать данный обет.

Большинство впервые увидит собственными глазами Петра Пустынника во плоти, причем именно тогда, когда он официально станет истинным главой крестового похода, а также его духовным вождем. Завершение проповеди послужит сигналом к окончательному обратному отсчету времени, оставшегося до старта «Святого Михаила».

В одиннадцать часов по всем помещениям разнесся призыв к общему сбору:

Всем: мужчинам и женщинам, членам экипажа и военным, техникам и гражданским лицам – предлагается явиться, отложив текущие дела, в собор в квадранте один; неаккредитованным, а также тем из аккредитованных, кто находится слишком далеко от квадранта один, предлагается направиться к ближайшим общественным панелям, чтобы прослушать проповедь Петра Пустынника и перед отправлением получить благословение епископа Адемара Монтейльского.

Эхо этих слов еще разносилось по просторным помещениям корабля, когда каждый мужчина и каждая женщина оставляли свои занятия – наконец-то пришел долгожданный момент – и все как один двигались в первый квадрант. Почти повсюду перед общественными панелями собирались все более плотные группы.

Танкред находился на борту уже почти два дня, а единственными, с кем у него установился неплохой контакт, были братья Турнэ. Хотя Энгельберт производил впечатление немного сварливого сурового монаха, в нем угадывались человеческая теплота и ум, которые нравились Танкреду. Что до его брата Льето, пусть импульсивного и иногда поступающего как незрелый юнец, он обладал несокрушимым оптимизмом и общительным характером. Поэтому Танкред, разумеется, предложил вместе пойти слушать проповедь Петра Пустынника.

Опасаясь сутолоки, они явились больше чем за час до общего сбора и умудрились найти места в самом соборе, у подножия колонны недалеко от балдахина[27]. Они ждали стоя – сидячие места, естественно, предназначались для более важных персон. По правде говоря, Танкред мог бы без труда заполучить такое местечко, но подумал, что это будет некрасиво по отношению к Льето и Энгельберту, вдобавок ему было нетрудно и постоять.

Когда, несколькими часами раньше, они вошли под купол квадранта один, их прежде всего поразили его размеры. Пространство, отведенное под строительство священного храма, было, наверно, одним из самых больших на судне, за исключением, возможно, некоторых тренировочных куполов.

Такова была воля Урбана IX: выстроить внутри самого «Святого Михаила» точное подобие римского собора Святого Петра, самого большого культового здания христианского мира. Такому кораблю, авангарду христианских армий в других мирах, было бы недостойно не вместить в себе также и наиболее грандиозный дом Бога, который когда-либо создавался человеком.

С этой целью все мельчайшие детали сооружения, начатого Браманте в 1450 году и законченного Микеланджело полтора века спустя, были описаны и тщательно воспроизведены в мраморе из Массы[28], а затем переправлены на борт и собраны уже здесь. Площадь шириной более трехсот метров, на которую выходит благородный фасад оригинала, здесь заменили оставшимся пространством купола, где установили несколько гигантских экранов.

Наличие такого грандиозного сооружения в самом сердце военного межзвездного корабля являло собой поразительное зрелище для тех, кто видел его впервые. Это было так красиво, так величественно, так значимо, что присутствие здесь Бога казалось почти осязаемым. Танкред и Льето онемели от удивления, а Энгельберт, шепча молитву, осенил себя крестным знамением.

Лишь одна деталь немного портила эту почти совершенную картину: верхняя часть собора, возвышавшаяся на Земле на высоту ста тридцати метров, на двадцать пять метров превосходила высоту купола квадранта один. Поэтому пришлось урезать знаменитый свод, созданный Микеланджело, убрав изначально венчавшую его башенку с крестом. На некоторых это производило неприятное впечатление, которым пришлось пренебречь, чтобы втиснуть весь ансамбль под корабельный купол, но ватиканские власти сочли, что символическая мощь этого памятника на борту перевешивает эстетические соображения.

Восхищение Танкреда и братьев не уменьшилось, когда они оказались внутри собора. Подавляющие размеры нефа – более ста восьмидесяти метров в длину – ничуть не умаляли гармонии единого целого, а создатели копии проявили особое внимание к деталям, воспроизведя все окружавшие на протяжении веков центральную часть оригинала скульптуры, вплоть до бронзового изображения святого Петра работы Арнольфо ди Камбио или же знаменитой Пьеты[29] самого Микеланджело.

Хотя Танкред не был знатоком классического искусства, он уже видел все эти произведения раньше, поэтому его внимание привлек главным образом балдахин Бернини, заключавший в себе папский алтарь. Возведенные на пересечении трансепта[30] четыре витые колонны, чьи верхушки возносились почти на тридцать метров, казалось, изменяли ракурсы и пропорции собора, заставляя все взгляды устремляться к центральной точке, откуда Урбан IX обращался к миру в особо важных случаях.