Ночь и город - Джералд Керш

— Это который статуи лепит, да?

— Точно.

— Ага, — ночной сторож с задумчивым видом перевернул селедку, — здесь вроде как никто этим не занимается. Знаю я одного парня, он кондитер, марципановые розочки делает, да такие красивые, что хоть в петлице их носи. Но… — Со сковородки брызнул жир, и огонь вспыхнул, на секунду осветив лицо Адама — скуластое, бледное от усталости, спокойное и отрешенное. Потом он снова угас, и стала видна только его квадратная нижняя челюсть, красная в отблесках пламени.

— Как насчет селедочки?

— Нет, спасибо, я не голоден. А вы ешьте.

— Не люблю есть один. Давай за компанию.

— Мне совсем не хочется есть, спасибо.

— Нос воротишь, да?

— Кто, я?!

— Тогда держи селедку. У меня их вон сколько.

— Я и одной не осилю.

Ночной сторож шлепнул селедку на толстенный ломоть хлеба и положил его Адаму на колено.

— Нечего нос воротить. Давай налегай.

— Ну… ладно. Спасибо.

— Ммя-яу? — пожаловалась кошка, — Мммр-рау?

— Чертовы твари, — проговорил сторож, бросая ей кусок рыбы. — Так ты, значит, скульптор, ага?

Адам кивнул с набитым ртом.

— Денежная работенка?

— Едва ли.

— Тогда зачем тебе этим заниматься?

— Ничего не могу с собою поделать.

Псст! Псст! — зашипел жир на сковородке, когда ночной сторож положил на нее еще две рыбины. Затем он заварил чай.

— Аррро-оу? — осторожно осведомилась кошка. Адам кинул ей обглоданную рыбью кость. Он съел всю рыбину без остатка, вместе с кожей.

— Чайку?

— Спасибо. Вы очень добры.

— Да ладно, чего там… Тебе бы поспать чуток. У тебя усталый вид.

— Мне не очень удавалось поспать в последнее время, — признался Адам.

— А что ты думаешь о миссис Симпсон и герцоге Виндзорском?

Адам зевнул.

— А почему я должен о них думать?

— Моя старуха проплакала ночь напролет, когда он отрекся. Услыхала об этом по радио. Он аж осип от горя…

— Вот как?

— Точно… Совсем осип. Они еще потом его вышучивали.

— Да, я кое-что слышал.

— Слушай, а ты где ночуешь-то?

— Нигде.

— А в Армию Спасения обращался?

— А ну ее к черту! — Адама разморило в тепле, и он начал клевать носом.

— Папироску сможешь скрутить? — Сторож протянул ему табакерку. — Бумажки внутри.

— Вы добрый человек, — сказал Адам, — я этого никогда не забуду.

— А, чего там, — отозвался сторож, — когда-нибудь я скажу: «Адам? Это который скульптор? Я его знаю. Однажды мы вместе ужинали».

Адам рассмеялся.

— Ты проедешь мимо на своем шикарном «Роллс-Ройсе» и даже не заметишь, как я тут буду жарить селедку на огне.

Адам улыбнулся и смущенно покачал головой. Лучший способ развеселить человека — сказать ему, что когда он разбогатеет, то забудет старых друзей.

— Ты что, всегда так поступаешь? — спросил Адам.

— Как я поступаю?

— Делишься едой и…

— Да я едок-то не ахти какой. Всегда могу поделиться своей селедкой. Девчонки из ночных клубов, что живут здесь, на площади, они частенько останавливаются по пути домой, чтобы погреться у огня. Бедные шлюшки!.. Ох!

— Что?

— Если ты ищешь работу, тут на Лестер-сквер есть одно место; называется «Серебристая лиса». Может, у них для тебя найдется какая-нибудь работенка. Попробуй, загляни туда.

— Спасибо, может, и загляну. Боже правый, вот и рассвет! — воскликнул Адам с явным облегчением.

— Мммяяяу! — возопила кошка.

— Ах ты обжора! — сказал сторож, бросая ей ошметки последней селедки. — Чертовы кошки, уж вы-то знаете, где раздобыть себе что-нибудь на ужин…

Небо понемногу светлело. Близилось утро. С приближением дня на боковых улочках началось оживление: лязганье тележек с молоком, шуршание велосипедных шин. Из-под земли доносился отдаленный грохот поездов, где-то кричал петух, воробьи весело щебетали на солнышке. Мало-помалу нарастал шум пробуждающегося Города, который в первых, робких лучах утреннего солнца приобретал совершенно новый вид. Уличные фонари поблекли, даже неистовые неоновые огни потускнели, сделавшись невзрачными и неприметными. Велик и могуществен дневной свет, велик и беспощаден, ибо он прогоняет ночь, рассеивая ее злые чары!

— Вот ведь как получается: если кошка с голоду подыхает, у тебя все внутри переворачивается. А ежели человек помирает с голоду, никому до этого дела нет… — вздохнул сторож.

Из ночных заведений выползали люди, ежась на свежем утреннем ветру. От ночного глянца не осталось и следа, он растаял, как сигаретный дым, остался лишь горький привкус утреннего похмелья, тупая головная боль, мучительная тошнота и запоздалые сожаления по поводу выброшенных на ветер денег и потраченного впустую времени.

— Кошка — она и есть кошка, — сказал Адам, — а человек — это все-таки человек.

Рассвело.

Хотя ночной клуб «Серебристая лиса» закрывался в половине четвертого, было уже около девяти, когда Ви вернулась домой. Ночной сторож ушел, в руках дорожных рабочих содрогались отбойные молотки. Ви остановилась и стала смотреть. Один из рабочих, маленький субтильный кокни, покрытый слоем грязи, заорал:

— Ба! Кого я вижу! Вы только поглядите! Герцогиня собственной персоной!

Гордо вскинув голову, Ви продолжила свой путь и вошла в дом. Прежде чем отправиться к себе в комнату, она постучала в соседнюю дверь и позвала:

— Хелен!

— Кто там?

— Это я.

— А, заходи.

Одетая в голубой пеньюар, Хелен стояла перед зеркалом, расчесывая жесткой щеткой свои густые каштановые волосы. Ее крепкие белые ноги были широко расставлены, она балансировала на носках. Шуршание щетки сопровождалось электрическим потрескиванием ее буйной шевелюры. Каждый раз, проводя щеткой по волосам, она опускалась на пятки, издавая короткое: «О!» — а затем снова поднималась на носки для следующего взмаха.

— Тук-тук! — прощебетала Ви.

— О!.. О!.. — Пеньюар туго натянулся на бедрах Хелен. От ее энергичных взмахов комната ходила ходуном.

— Что, паршивое настроение? — спросила Ви.

Хелен опустилась на пятки и стянула волосы узлом на затылке.