Книга реки. В одиночку под парусом - Владимир Федорович Кравченко

в колокольном достоинстве. Объявить «ПЕРВОСЫЛЬНЫМ НЕОДУШЕВЛЕННЫМ С УГЛИЧА» и сослать за две тысячи верст, в Тобольск, на колымаге, и чтоб не лошади везли его, но тянули на себе наказанные угличане, коих решено было свести в Сибирь и населить ими город Пелым... Кто же был режиссером этой ритуальной, почти языческой казни куска бездушного металла, не имеющей себе равных в истории, — Борис Годунов?..

Слишком свежо еще было в народной памяти волхвобесие язычества. Вот и Михайло Нагой был обвинен на соборе в том, что «держал у себя ведуна Андрюшу Мочалова и много других ведунов...». И, по некоторым глухим сведениям, ведуны эти заняты были еще и тем, что — лечили царевича от падучей...

Мы сидим на дне оврага Каменного ручья в караульной будке лодочного товарищества. Над нами грохочет невидимая за деревьями танцплощадка: усиленный голос диск-жокея перекрывает крики парней, взвизги девиц, шарканье подошв, звуки нарастающей музыки из громокипящих динамиков. У деревянных мостков покачиваются моторные лодки зажиточных угличан, ибо моторная лодка сегодня — роскошь. Таким образом зажиточных угличан можно перечесть — всего их набирается около двух-трех десятков. За последние годы парк моторных лодок сократился раз в десять. Моя ласточка с убранным парусом и сложенной мачтой стоит тут же, пришвартованная к понтону.

Дежурному по лодочной станции Николаю лет шестьдесят, дружелюбен, говорлив, лицо маловыразительно, но с неким содержанием, за которым в прошлом — многолетняя карьера мастера-сыродела.

Мы говорим о Волге, политике, Угличе, туристах, прибывающих с каждым теплоходом, вокруг которых увивается и кормится столько людей, обо всем этом поставленном на широкую ногу бизнесе «на крови», пролившейся из горла царевича четыре столетия назад и отворившей целые реки крови...

Мы сидим в какой-нибудь сотне шагов от этого места, где разыгралась «величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре» (А. С. Пушкин). Уже в октябре 1608 года польские отряды появились в окрестностях Углича и после короткого боя ворвались в город. Углич превратился в арену ожесточенной борьбы. С осени 1608 года до весны 1612-го он несколько раз переходил из рук в руки. Лишь весной 1612 года город был освобожден силами ополчения Минина и Пожарского. Особенно сильно Углич пострадал в 1611 году. По свидетельству летописца, в княжеском дворце погибло столько людей, что погреба его наполнились кровью. Метафизика места и времени перетекла в метафизику крови; эта кровь по сей день все струится из отворенных жил царевича, больного то падучей, то гемофилией, — каждая царская династия на Руси заканчивалась, несмотря на старания ведунов всех мастей и сословий, жертвенной кровью, выпущенной из тонких детских жил наследника-цесаревича...

Стемнело. Невидимая, но легко угадываемая во тьме Волга едва слышно плещет волной о борта малокаботажного флота угличан. Дискотека закончилась, и в вечерней природе воцарилась полновесная тишина.

Появляется жена Николая Людмила Александровна, приносит ужин: термос с чаем, котлеты. Она тоже в недавнем прошлом сыродел, и поэтому наша беседа, оттолкнувшись от куска российского сыра, купленного мною в ближайшем гастрономе, сделав небольшой полукруг, переходит на процесс изготовления этого тонкого благородного продукта...

Поважневший на глазах сыр лежит на столе. Я искренне заинтересован в нем. Мне уже не верится, что я обладаю таким сокровищем. Я получаю первые уроки: хороший сыр к ножу липнуть не должен — это раз; второе — сыр должен иметь четкий рисунок «со слезой», т.е. после резки обязан блестеть в глазках — пускать «слезу»... Мне по всем признакам повезло — сыр хороший, это подтверждают и мои эксперты. Мы пьем с ним чай, священнодействуя, отрезаем от него тонкие полупрозрачные ломтики и говорим о сыроварении...

В Угличе производился сыр самых разных сортов: пошехонский, голландский, российский, рокфор, сулугуни, пикантный, литовский, не считая всякого рода плавленых сыров. Самое хорошее молоко поступает на завод в мае-июне. У каждого сорта сыра свой срок вызревания. Прибалтийский, литовский сыр вызревает недели две. Дольше вызревает российский сыр — два с половиной месяца. В период созревания сыра его постоянно проверяют, сортируют, отбирая порченый для цеха плавленых сыров. Сорт сыра зависит главным образом от жирности.

К сожалению, сейчас, в конце ХХ века, делают сыр только одного сорта — российский. И вовсе не из патриотических соображений. Мало сдают молока. Поэтому и приходится выпускать сорта сыра с длительным сроком созревания, чтоб обеспечить хотя бы частичную занятость персонала. С октября по май сыроделы гуляют в неоплачиваемых отпусках — нет молока. Не из чего делать сыры. Производителю выгодней продавать молоко на рынках. А ведь еще недавно работали круглый год... Выпускали сыры самых разных сортов, в том числе и на экспорт...

Не так давно городской муниципалитет возглавила Элеонора Шереметьева, работавшая до того главврачом ЦРБ. Людмила Александровна вновь избранного мэра нахваливает. Мол, и дороги стали получше, и улицы почище, а какой мост отстроили!.. Рассказывает про свою сестру Наталью, пекаря-кондитера шестого разряда, оставшуюся без работы. На бирже ей посоветовали открыть свое дело. Она и открыла. Для начала в условиях своей малометражки: стала печь пирожки и продавать их с пылу с жару на городской площади. Начинка самая простая: капуста с яйцом, рис с яйцом и, наконец, с тертыми яблоками — всего три сорта. Раскупают их быстро, едят и нахваливают. Появились кой-какие деньги — теперь надо расширять дело: арендовать подходящее помещение, наращивать объемы, темпы, усилия...

Николай морщится. Вообще-то он за коммунистов, поэтому у них в семье на этой почве разлады. Ну вот нравится Людмиле Александровне этот дылда Немцов — и все тут!..

А что часовой завод, гремевший когда-то на всю страну своими часами «Чайка»? Стоит завод. Недавно провели на нем собрание, избрали нового директора взамен старого, завалившего дело. Правда, новый директор приходится бывшему директору сынком, но, говорят, парень он хороший, головастый. А в цехах завода оставленные без дела рабочие подпольно собирают «на коленке» часы из ворованых деталей и продают их у пристани.

Ночными улицами древнего города Углича бреду с рюкзаком на спине. Город будто вымер, лишь на площади табунятся стайки молодняка, остывающего после танцевальных ритмов, да из бара выходит, обнявшись, парочка бритых пареньков — чуть покачиваясь, уважительно уступают мне часть загораживаемого ими тротуара: не столько мне, сколько моей бороде, моему рюкзаку и походному камуфляжу, а главное — моему полевому офицерскому кепи. Свежие дембеля.

Подхожу к дому тети Нади, с которой днем на пристани условился о ночлеге, заглядываю в темные окна. Что-то брезжит в глубине их — не то ночник, не то экран телевизора. Стучу костяшками пальцев по стеклу и сразу вижу в окне тетю Надю,