Последний кит. В северных водах - Ян Мак-Гвайр

– Мастер Сведенборг[46] описывает Мир духов, – поясняет он, – представляющий собой широкую зеленую долину, окруженную горами и отвесными скалами, где собираются души умерших перед тем, как разделиться на спасенных и проклятых.

Самнеру не хочется разочаровывать его, но сам он помнит лишь боль и страх, за которыми пришло долгое, темное и неприятное ничто.

– Если где-нибудь и есть столь занятное местечко, то лично я его не видел, – говорит он.

– Быть может, это потому, что вы прямиком попали в рай. Такое тоже случается. Рай целиком состоит из света. Здания, парки, люди – все это порождение божественного света. Повсюду раскинулись радуги. Очень много радуг.

– Это тоже Сведенборг?

Отто согласно кивает головой.

– Там можно встретить умерших и поговорить с ними. Например, ваших родителей. Вы, часом, не помните ничего такого?

Самнер качает головой, но Отто не смущают подобные неувязки.

– В раю они выглядят в точности такими же, как и здесь, в этой жизни, – продолжает он, – но их тела сделаны из света, а не из плоти.

– Но как тело может быть сделано из света?

– Потому что мы, по сути своей, являемся порождениями света. Свет – наша бессмертная сущность. Но наша истинная натура пробивается светом наружу только тогда, когда плоть отпадает.

– То, что вы описываете, и не тело вовсе, – возражает Самнер, – а душа.

– Все имеет свою форму. И тела умерших в раю – это форма, которую приняли их души.

Самнер вновь качает головой. Отто – рослый, широкоплечий тевтон с грубыми чертами мясистого лица и кулаками размером с окорок. Он способен без малейших усилий метнуть гарпун на пятьдесят ярдов, и теперь странно слышать, как он рассуждает о столь неуловимых и тонких материях.

– Почему вы верите во все это? – спрашивает у него Самнер. – Какой вам в этом прок?

– Тот мир, который мы видим глазами, – еще не вся правда. Мечты и видения тоже материальны. То, что мы можем представить или о чем можем подумать, существует так же верно, как и то, что мы можем потрогать или обонять. Откуда же еще приходят наши мысли, как не от Бога?

– Они рождены нашим опытом, – возражает Самнер, – тем, что мы слышали, что видели и о чем читали, как и тем, о чем нам рассказывали.

Отто качает головой.

– Будь так, то никакого прогресса и развития попросту бы не существовало. Мир бы погряз в косности и застое. И мы были бы обречены на то, чтобы прожить свою жизнь, все время глядя назад.

Самнер смотрит вдаль, на иззубренный частокол айсбергов и торосов, бледно-голубое чистое небо и темные воды неспокойного моря. Придя в себя, он целую неделю пролежал на койке в своей каюте, почти не шевелясь и не произнося ни слова. Тело его превратилось в набросок, в чертеж, который можно было стереть и нарисовать заново, а боль и пустота походили на руки, которые лепили его из ничего, давя костяшками пальцев и вытягивая из него душу.

– Я не умирал в воде, – наконец роняет он. – Если бы я умер, то стал бы другим, но во мне все осталось по-прежнему.

На подходе к острову Диско корабль застревает в ледяном поле. Матросы забрасывают ледовые якоря на ближайшую льдину и пытаются верповать судно с помощью толстых канатов, прикрепленных к кабестанам. На вымбовки кабестана они встают по двое, но даже при этом труд им предстоит тяжкий и изнурительный. Все утро уходит на то, чтобы пройти какие-то жалкие тридцать футов, и после обеда Браунли с неохотой решает отказаться от дальнейших попыток и ждать перемены ветра, который раздвинул бы ледяные поля, открыв для них новые разводья.

Дракс и Кэвендиш берут кирки-ледорубы и пытаются вырубить лапы якорей, вмерзшие в лед. День выдается теплым и безоблачным. Незаходящее полярное солнце стоит высоко над головой, заливая мир внизу удушливым и неустойчивым теплом. Двое гарпунеров, не обращая на него внимания, отдают верповальные концы, вырубают кирками рыхлый лед вокруг лап якорей и освобождают их. Кэвендиш взваливает железяки на плечо и принимается насвистывать разухабистый мотивчик «Лондондерри»[47]. Дракс, не обращая на него ни малейшего внимания, прикладывает правую руку козырьком ко лбу, защищая глаза от солнца, а потом указывает в сторону берега. Кэвендиш перестает насвистывать.

– Что там такое?

– Медведь, – отвечает ему Дракс. – Через одну льдину отсюда.

Кэвендиш прикрывает глаза ладонью от солнца и даже приседает, чтобы лучше видеть.

– Я возьму вельбот, – говорит он. – И ружье.

На лед спускают одну из шлюпок, и Дракс, Кэвендиш и еще двое матросов тащат ее по льдине к открытой воде. Ледовое поле имеет четверть мили в ширину и изобилует торосами. Медведь расхаживает по его северному краю, то и дело вскидывая морду и вынюхивая котиков.

Глядя в подзорную трубу, Кэвендиш замечает медвежонка, который трусит следом.

– Мать и дитя, – говорит он. – Взгляни сам.

Он протягивает подзорную трубу Драксу.

– Живой медвежонок стоит двадцать фунтов, – говорит тот. – А с матери можно содрать шкуру.

Четверо мужчин несколько минут обсуждают финансовую сторону дела, после чего, придя к взаимовыгодному согласию, медленно гребут к ледяному полю. Подойдя к нему на пятьдесят ярдов, они сушат весла и выравнивают шлюпку. Кэвендиш, упираясь коленями в носовую банку, поднимает ружье и прицеливается.

– Спорю на гинею в своем рундуке, что всажу ей свинцовую пломбу в глаз, – шепчет он. – Кто готов побиться со мной об заклад?

– Если у тебя в рундуке лежит гинея, то у меня не член, а щелка между ног, – отвечает один из матросов.

Кэвендиш сдавленно фыркает.

– Ближе, – шепчет он, – подойди ближе. Ну, еще чуть-чуть.

– Стреляй прямо в сердце, – советует Дракс.

– В сердце так в сердце, – кивает Кэвендиш. – Ну, начали.

Он вновь склоняется над прикладом, зажмуривает один глаз и стреляет. Пуля попадает медведице в ляжку. Из шкуры брызжет струйка крови, и воздух оглашает громовой рев.

– Проклятье, – говорит Кэвендиш, с подозрением оглядывая ружье. – Наверное, прицел сбился.