Граф Карлштайн - Филип Пулман

Я села, услышав, как поворачивается в замке ключ. Так началось мое заключение. Я даже не замечала слез, которые, подобно горным ручьям, струились по моим щекам. Я сидела с видом принцессы, бросающей вызов своим палачам, — выпрямив спину, сложив на коленях руки и высоко подняв голову — и с благодарностью вспоминала нашу дорогую мисс Давенпорт и то, как она всегда требовала, чтобы юные леди вел и себя должным образом даже в самых сложных жизненных обстоятельствах.

Должным образом я вела себя примерно минуту, а потом, не в силах выносить этот ужас, от души разревелась.

Комнатушка, в которую меня сунули, была просто отвратительной. Окно там не мыли, наверное, с тех пор, как были изобретены стекла; из каменных стен повсюду торчали какие-то ржавые железные прутья; голый пол покрыт пылью, а вокруг валялось столько всякого хлама, что его, наверное, не убирали с незапамятных времен.

Я ужасно замерзла и устала, так что попыталась уснуть. Я улеглась на продавленную кушетку и хотела завернуться в лежавший на ней довольно большой гобелен, чтобы хоть немного согреться. Но оказалось, что на гобелене изображена какая-то, похоже, святая, которую подвергают страшным пыткам, и мне стало совсем не но себе. Свернув этот гобелен, я закинула его с глаз долой за дубовый шкаф и снова легла, но долгое время еще тряслась и не могла согреться. Впрочем, уснуть я тоже не смогла. Можно было бы, конечно, постараться думать о хорошем или о самоусовершенствовании, но единственное усовершенствование, которое я была способна для себя придумать, — это крылья, которые дали бы мне возможность выбраться на свободу. Ну и, конечно, хорошо было бы научиться легко переносить высоту… Я смахнула пыль с окошка и с надеждой посмотрела в него, но там виднелся лишь ужасный обрыв и глубокая пропасть с острыми скалами на дне.

А что, если здесь, в этом чулане, подумала я вдруг (вообразив себя Марианной, пленницей Абруцци), найдется что-то такое, что поможет мне спастись? Марианна проводила время в заточении, обдумывая собственное плачевное положение и выводя на стене духовные заповеди. Только потом ее, бедняжку, заперли в ледяном донжоне[6]и заковали в цепи, так что ей даже и посмотреть не на что было.

Подумав, я решила, что мне, наверное, нужно раздобыть какой-нибудь рычаг и с его помощью попробовать открыть дверь. Но все достаточно твердые предметы, которые мне попадались, были из фарфора. Например, статуэтки пастушки и собаки, да и они оказались разбиты. Я поискала еще и наконец нашла: согнутую подзорную трубу, стеклянное пресс-папье, бронзовую статуэтку какого-то индийского бога, коробку с остатками коллекции бабочек, пришпиленных к рамкам, и щербатый графин с остатками чего-то сладкого на дне. (Я попробовала, но жидкость оказалась чересчур сладкой, и тут я вспомнила о ядах и чуть не подавилась.) Нашлись там и какие-то старые платья, насквозь пропыленные и наполовину съеденные молью, а также треснувшее зеркало, портреты толстой дамы, толстого мальчика и толстой девочки с на редкость противными физиономиями, а также изображение толстой собаки с совсем уж отвратительной мордой. Потом я обнаружила какой-то скучный, похоже голландский, пейзаж, написанный маслом, но без рамы, и нелепую золоченую раму совершенно неподходящего размера; пышный мужской парик, в котором прямо-таки кишела моль, — видимо, это были родственники тех червяков, что обитали в старых платьях, мужские представители этого многочисленного семейства; и наконец — о, это было просто ужасно! — я нашла человеческую голову.

Я уверена, что, не сдержавшись, пронзительно вскрикнула, а потом испуганно прижала пальцы к губам. Я всегда так делаю, когда со мной случается нечто непредвиденное. Но найденная голова, которая так меня поразила, смотрела вполне весело и добродушно и, казалось, совсем не жалела, что рассталась с собственным телом.

Была она, разумеется, деревянной и, как я догадалась, имела самое непосредственное отношение к тому мужскому парику. Голова покоилась на небольшой подставке и была ярко раскрашена. Это был самый веселый предмет, который я видела за все последнее время, проведенное в замке. Чувствуя себя ужасно одинокой, я решила поговорить хотя бы с этой головой. Я поставила ее на бамбуковый столик рядом с кушеткой, вытряхнула парик и аккуратно его на нее надела. И мне сразу же стало веселее, словно в гости ко мне заглянул какой-то веселый старый знакомый, причем с единственной целью — узнать, как я тут поживаю.

Я рассказала ему обо всем, что с нами случилось. Он слушал с восхитительным вниманием. Похоже, он приносил мне удачу: я услышала на лестнице чьи-то шаги! В замке повернулся ключ…

Но это оказалась фрау Мюллер. Я снова приняла позу царственного достоинства и скорби, усевшись на кушетку и глядя прямо перед собой. Фрау Мюллер не сказала мне ни слова. Я тоже молчала. Она поставила на бамбуковый столик поднос, повернулась и ушла. И дверь заперла. А потом стала спускаться вниз.

Господи, еда!

Полная тарелка густого и вкусного супа, какой умеет готовить только фрау Вензель, два ломтя хлеба, яблоко и стакан воды. Я жадно набросилась на еду и ела, совершенно не думая о манерах. Я даже разговаривала с полным ртом с тем деревянным человеком. Но он ничуть не возражал.

Не успела я доесть свой суп, как сделала удивительное открытие. Когда я задела ложкой о дно тарелки, что-то тяжело звякнуло, и я попыталась выудить загадочный предмет, но с ложки он соскользнул, хотя я уже успела увидеть, что это ключ! Кусочком хлеба я вытащила его из супа и старательно облизала. Это, конечно, Хильди — больше некому! Я от души благословляла ее. Я, впрочем, благословляла и деревянную голову, которую назвала господином Вуденкопфом. Ведь это господин Вуденкопф принес мне удачу!

На всякий случай я все-таки доела суп, прежде чем бежать из своей темницы. (Да и какой был смысл оставлять его?) Будучи ученицей мисс Давенпорт, которая всегда учила нас предвидеть даже самые непредвиденные обстоятельства, я воздержалась от того, чтобы съесть заодно и весь хлеб с яблоком, и даже старательно промокнула (подолом одного из старых платьев) тот кусок хлеба, которым выуживала из супа ключ. Потом я спрятала хлеб и яблоко в карман и, поскольку в чулане мне больше делать было нечего, осторожно выбралась оттуда.

Но сразу же призадумалась. Было очевидно, что мне бы нужно одеться потеплее, иначе я до смерти замерзну в лесу, и я поверх своей одежды надела самое теплое из имевшихся в чулане старых платьев. Кроме того, я никак не могла — хотя и понимала, что веду себя довольно глупо, — оставить там господина Вуденкопфа. Это ведь он принес мне удачу. И поднял мне настроение. И в крайнем случае, если все мои остальные планы провалятся, я смогу хотя бы швырнуть этой деревянной головой в дядю Генриха. В общем, я взяла господина Вуденкопфа и его парик с собой. Мы с ним заперли за собой дверь — очень-очень тихо — и, страшно нервничая, стали спускаться по лестнице.

Это был самый долгий путь в моей жизни.

Кабинет дяди Генриха был наверху, так что либо он сам, либо его секретарь Снивельвурст в любую минуту могли появиться на лестнице. Фрау Мюллер тоже должна была вскоре подняться наверх за подносом, да и кто-то из слуг мог невзначай мимо пробежать. Одним словом, когда я добралась до каменной арки внизу около большого зала, сердце мое стучало, как большой барабан в романе «Марта, или Лесная дева». Во всяком случае, я отчетливо слышала его стук. Господин Вуденкопф, которого я прижимала к груди, сдвинув на один глаз свой парик, тоже наверняка прислушивался к испуганному стуку моего сердца, но тем не менее демонстрировал полную готовность защитить меня от любого врага, хотя, к счастью, в зале никого не оказалось. В камине пылал огонь, но вокруг было темно.