«...И ад следовал за ним» - Стивен Хантер

Следующий шаг — компас. Эрл провел азимут строго на восток, через треугольник суши, разделяющий расходящиеся рукава Лифа и Яксахатчи, чтобы через шесть или семь часов быстрого марша дойти до Яксахатчи милях в двадцати ниже по течению от Фив.

Затем Эрл закинул рюкзак на спину и повесил фляжку на ремень. Пистолет 45-го калибра по-прежнему оставался в рюкзаке. Хотя Эрл уже давно расстался с армией, он вел активный образ жизни и его организм был полностью подготовлен к дополнительной нагрузке. Сейчас Эрл находился не на острове, занятом японцами, поэтому он шел быстро не заботясь о скрытности, по кратчайшей прямой, насколько это было возможно. Как только Эрл отошел достаточно далеко от воды, вокруг него сомкнулся сплошной сосновый лес, и вскоре пот пропитал насквозь его рубашку и тулью шляпы. Эрл быстро шел пять часов подряд, обходя стороной «адские ямы» и неизменно возвращаясь на азимут, который вел его строго на восток. Наконец он устроил короткий привал, перекусил консервированным тунцом (пустую банку он закопал) и сделал несколько глотков воды из фляжки. И снова вперед. Когда начало смеркаться, Эрл дошел до Яксахатчи в том месте, где река становилась широкой и прямой, делая последний двадцатимильный бросок через сосновые заросли к Фивам. Два часа он потратил на то, чтобы своим великолепным армейским ножом срубить тонкие сосны и ободрать их от веток. Работа продолжалась и с наступлением темноты, но зато у него в конце концов был готов плот.

Эрл провел ночь без костра, сидя в спальном мешке, положив карабин на колени и не закрывая глаз. Он так ни разу и не отключился полностью, но тем не менее восстановил силы.

Завтрак в предрассветном полумраке состоял также из консервированного тунца, за которым последовал консервированный томатный суп. Эрл не разогревал консервы, а банки тоже закопал. К тому времени, как выходят на охоту любители пострелять уток, он уже был на плоту, медленно продвигаясь с помощью шеста вдоль берега, не выплывая на середину, готовый при первых признаках приближающейся опасности укрыться в прибрежных зарослях.

До поселка, который он определил как Фивы, Эрл добрался задолго до наступления темноты. Причаливать к берегу ему пришлось лишь один раз, когда отдаленный гул мощных двигателей заблаговременно предупредил его о приближении крупного судна. Это был тридцатипятифутовый пароходик управления исправительных учреждений Миссисипи, раз в неделю поднимавшийся вверх по Яксахатчи до Фив со съестными припасами и небольшой группой несчастных, которым предстояло пополнить число заключенных Фиванской колонии. Эрл внимательно изучил пароходик в бинокль и не обнаружил ничего необычного, за исключением большого белого ящика со странной эмблемой в виде красных треугольников вокруг красной точки в том месте, где находился бы красный крест, если бы в ящике содержались медикаменты. Ничего похожего на это Эрл никогда не видел; он сделал отметку в тетрадке, после чего сразу же задвинул эту информацию на задворки подсознания, начисто вычеркнув ее из функционального слоя памяти.

Эрл занял позицию напротив города и стал наблюдать и ждать. Довольно скоро стало очевидно, что на противоположном берегу реки имеется что-то вроде форпоста, расположенного достаточно близко к городу, чтобы полицейские регулярно совершали объезды. Они вели себя слишком агрессивно и слишком часто меняли лошадей, из чего следовало, что их база находится где-то совсем рядом.

И Эрл мог предположить, где именно. К северо-западу от города, на одинаковом удалении от Фив и от Фиванской исправительной колонии для цветных, которую Эрл пока что еще не видел.

Эрл знал, что она где-то там; он определил это по лаю собак.

Собаки.

По крайней мере, они не разгуливали на свободе. Вместо этого они были заперты в псарню, окруженную оградой из колючей проволоки. Помощники шерифа пребывали в такой блаженной самоуверенности, что не патрулировали вокруг своей базы с собаками, не несли ночные дежурства и вообще не предпринимали никаких серьезных мер безопасности. Вот насколько высоко вознесшимися над миром они себя чувствовали. Они мнили себя королями, эти ребята, восседающие на сытых жеребцах, с собаками на цепи, спокойные и уверенные хозяева этой земли, состоящей из сосновых лесов и заболоченных проток и населенной забитыми, испуганными неграми.

Эрл внимательно изучил псарню: здесь содержались доберманы, эти приземистые, жилистые твари со страшными пастями, источающими слюну, — бездушные машины, обученные идти по следу и рвать на части. Собак было штук двадцать, и они резвились и прыгали в своих загонах, но Эрл знал, что, если их пустят за ним, они не будут знать пощады. У собак это в натуре.

Эрл боялся собак. На Тараве в составе двадцать восьмой дивизии морской пехоты действовали специальные подразделения служебных собак. Собаки спускались во взорванные бункеры, выискивая оставшихся в живых японцев. Обладая значительно более тонким обонянием по сравнению с людьми, собаки отличали по запаху живых от мертвых. Обнаружив раненого, они загрызали его, иногда до смерти. Собаки вытаскивали японцев из бункеров и дотов, кусаясь и лая, и те, окровавленные, нередко контуженные, отбивались от них, повинуясь врожденному инстинкту самосохранения, но без особого рвения. Как ни ненавидел Эрл японцев, подобные картины не доставляли ему радости; свора собак буквально раздирала на части раненого, как правило уже истекающего кровью, чей запах сводил с ума и без того разъяренных животных. А тем временем проводники, люди жестокие по природе, со смехом натравливали своих питомцев. Собаки вырывали куски живой плоти или же, вцепившись зубами в руку или ногу, дергали и тащили. Ни один человек, даже солдат-японец, не заслуживал подобной смерти — быть разорванным на куски собаками, просто так, ради забавы. Эрл надеялся, что после окончания войны всех этих собак умертвили. В мирной жизни нет места такому животному, приученному к крайней степени жестокости. Да, это были свои собаки, но при мысли о них Эрла охватывала дрожь. Он считал, что всему должен быть предел.

И вот сейчас собаки производили на него такое же впечатление. Холеные и откормленные, они были испорчены человеком, развившим у них самые свирепые инстинкты. В каком-то смысле эти собаки олицетворяли все то зло, которое может принести в мир человек, наложившееся на невинность тупого, грубого животного. Эрл отметил, что на псарне царит закон стаи, поддерживаемый силой клыка и когтя. Судя по всему, предводителем была здоровенная черная псина, усмирявшая молодых собак одним пристальным взглядом и оскалом. То же самое, что и у людей. Вот почему Эрл всеми силами стремился держаться подальше от любых стай. Старик, ухаживающий за собаками, сам напоминал скорее пса, чем человека; он был уже не столько полноценным человеком, сколько посланцем в собачий мир от расы людей. Остальные помощники шерифа держались от него подальше. Именно этого старика собаки воспринимают как своего хозяина; именно он поведет свору по следу Эрла, если дело дойдет до этого.

Эрл отыскал полицейский участок на рассвете, просто пройдя по следу, оставленному лошадьми. Это были грубые строения из бревен, больше напоминающие кавалерийский форпост. Ибо помощники выезжали исключительно верхом, и, похоже, все свои обязанности они выполняли верхом, иногда с одной-двумя собаками на поводке.