Материнство - Шейла Хети

«Возможно?»

Ну вот, милая, думаю, вас ждет большой пожар – и вам придется это принять. Сосредоточьтесь и сделайте шаг в пропасть.

«Но разве я не погибну, если упаду?»

Нет, нет! Вы не погибнете. Не беспокойтесь. С вами ничего не случится. Так, теперь карта Луна. Она показывает, что все возвращается к тому, с чего у вашей матери началась депрессия. Карта Луна имеет отношение ко всему скрытому, тому, что причиняет боль, блокирует ваше творчество и не дает вам достичь покоя. Карта как бы спрашивает, а ты можешь заглянуть в этот уголок своей жизни? Можешь сказать: я намерена войти в тот свой лунный сектор, который не знаю. Суть в том, чтобы войти, оглядеться и принять правду. В чем правда этого сектора во мне? Это всего лишь частичка меня! Та, которую никто не видит.

И ваша последняя карта… Семерка Пентаклей! Хорошая завершающая карта! Она означает: «Я начинаю нечто новое и значительное». Посмотрите, что у вас получится!

Прекрасные, пылающие фрукты – или что там еще? И сияющий сквозь них свет. Ярчайший, восхитительный розовый свет! Может быть, с истечением крови случается что-то прекрасное.

Я возвращалась пешком и в номере отеля, сразу пройдя в ванную, увидела, как и ожидала, кровь на моем красивом белом белье.

В этой жизни привыкаешь ко всему, но кровь, истекающая из твоей вагины раз в месяц, ничего не значит. Ну не глупо ли, что мое тело снова это сделало? – думаю я. – Неужели оно никогда ничему не научится? Неужели не поймет намек?

– Нет, – отвечает оно. – А неужели ты не поймешь намек?

– Может быть, если бы обращала больше внимания на кровотечение, то и поняла бы. Но я не обращаю: справляюсь, делаю, что требуется, и оно проходит. Буду ли скучать по нему когда-нибудь, когда оно прекратится навсегда? Почему мое тело каждый месяц делает это внутри меня? Сколько возможностей я упустила? Насколько ж я в самом деле глупа? Как плохо забочусь о нем, о его потребностях. Забытый и несчастный, этот маленький зверек внутри меня прилежно выполняет свою работу – этот крохотный утерус, эти яичники, фаллопиевы трубы, мозг. Он и не догадывается, что мне ничего от него не надо. Он просто трудится. Если бы только я могла поговорить с ним, сказать стоп. Для кого это все делается, если не для меня? А что я делаю для него? Вытираю его кровь. Потом вытираю ее снова. Я не испытываю ни малейшей благодарности. Не думаю о яйцеклетках, с надеждой приступающих к овуляции, печалящихся, когда я не беременею, и покидающих тело в смущении, как девушка, которой никто не звонит, которую никто не зовет погулять и никто не приглашает на вечеринку. А потом однажды в школе узнают, что она умерла. Как? Та девчонка, которую мы все игнорировали? Да.

Майлз сказал однажды, что у других женщин, с которыми он был, кровотечения были обильнее. Когда он занимался с ними сексом во время менструации, их кровь заливала ему полживота и стекала по бедрам. От меня он получал всего лишь пятнышко.

Значит ли это, что у меня очень маленькая матка? – спросила я, когда он рассказал мне об этом.

Майлз пожал плечами. Для него это не значило ничего. Я же потом целый час не знала, что думать: то ли я такая рафинированная, что у меня и крови меньше, то ли и не женщина вовсе.

Возвращаясь домой из деревни, я вдруг поняла, что никогда не замечала, как неуютно чувствую себя среди людей. В поезде я робела, терялась, смущалась. Какой-то старичок улыбнулся мне, и я постаралась не смотреть на него больше. Несколько сидевших группой мужчин с интересом посматривали на двух сестер. Одна из них распустила волосы, и они упали ей на плечи, отчего она стала еще красивее, чем была. Потом девушка убрала их наверх. Одета она была в кожаную куртку, джинсы и кеды. В обеих, несмотря на макияж, ощущалось что-то маскулинное. Губы у них были яркие и красиво очерченные.

Городская жизнь, думала я, стала единственной формой жизни, и создаваемые нами структуры статичны и нисколько не комплексны. Они не мерцают, как сухая трава на холмах или листья на деревьях. В городе не так уж много примеров невероятно далекого и невозможно близкого. За городом трава близка настолько, что ты можешь полежать на ней, и море огромно и тянется до самого неба. В городе все равнозначимо, потому что все рядом. Истинная перспектива практически невозможна. Здания не качаются от ветра, и наши идеи статичны. Никто не сможет смотреть на какую-то постройку несколько часов, тогда как в природе несколько часов можно наблюдать за чем угодно, потому что природа жива и постоянно меняется.

В Средние века Барселоной управляла олигархия из дворян, купцов, торговцев и ремесленников, представители которых формировали Совет Ста. Совет подчинялся королю, но королевская власть не была абсолютной. Король правил по контракту, а не по божественному праву. Руководители совета приносили ему клятву, которая звучала так: «Мы, будучи такими же, как и вы, клянемся вашей милости, которая такая же, как и наша, признать вас королем и суверенным владыкой, который всегда будет уважать все наши свободы и законы; а если нет, то нет».

Отсюда художник Р.Б.Китай взял название для своей картины об Аушвице – «Если Нет, Нет». В чем идея этого нет, нет?

Ты собираешься заводить ребенка? Если заведу, то заведу – если нет, нет. Я… будучи такой же, как и вы… признать вас… уважать… все наши свободы и законы. Я не хочу, чтобы «не мать» было частью того, что я есть – чтобы моя идентичность была негативом чьей-то позитивной идентичности. Тогда, может быть, вместо не мать я могла бы быть не «не мать». Я могла бы быть нет.

Если я нет, тогда я то, что я есть. Отрицание нейтрализует отрицание, и я просто я. Я то, что есть, не негатив, потому что нет перед нет защищает меня от просто не мать. И тем, кто скажет: Ты не мать, я отвечу: Вообще-то я не мать. Имея в виду, что я не «не мать». Тем не менее кто-то, кто зовется матерью, также может сказать: «Вообще-то я не не мать». В том смысле, что она – мать, поскольку не нейтрализует не. Быть не есть то, чем матери могут быть и чем могут быть женщины, которые матерями не являются. Это термин, которым мы можем поделиться. Таким образом, мы можем быть одинаковыми.

* * *

Сегодня вечером я читала книгу о Баал-Шем-Тове, влиятельном рабби, жившем в девятнадцатом веке. Там есть эпизод, как дочь рабби просит его назвать имя мужчины, за которого она выйдет замуж, и сказать, станет ли она матерью. Отец устраивает вечеринку и в ходе вечеринки представляет дочери мужа. В конце эпизода сообщается, что у нее родились два мальчика и девочка, приводятся имена сыновей и говорится, кем они стали, когда выросли, но не называется имя дочери и не раскрывается, кем стала она (предположительно матерью). Отложив книгу, я пришла к выводу, что для мужчин достаточно того, что женщины рожают и воспитывают детей. Если женщина рожает девочку – что ж, остается надежда, что она, когда вырастет, родит мужчину. Похоже, все мои тревоги насчет того, что я не мать, сводятся к этой истории, к выводу о том, что женщина не самоцель. Она – средство для мужчины, которому, когда вырастет, до́лжно стать неким завершением и сделать что-то в мире. Женщина же – всего лишь переход, через который может явиться мужчина. Я всегда ощущала себя самоцелью – как и любой человек, разве нет? – но, возможно, мое сомнение в том, что этого достаточно, передалось мне от тех женщин, которые считали себя лишь переходами, через которые мог прийти мужчина. Если ты отказываешься быть переходом, значит, что-то не так. Надо по крайней мере попробовать. Но я не хочу быть переходом, через который мужчина может прийти в мир и явить себя так, как ему вздумается, не вызывая ни у кого сомнений в его праве.