Будущее нашего мира. Процветание или гибель? - Герберт Уэллс

Британской империи и еще меньше от Голландской империи; Россия, Турция, Франция – не вполне европейцы; Испания и Португалия имеют самые тесные связи с Южной Америкой.

Мало кто из европейцев воспринимает себя «европейцем». Я, например, англичанин, и большая часть моих интересов, интеллектуальных и материальных, – трансатлантические. Мне не нравится называть себя «британцем», мне нравится думать о себе как о члене большого англоязычного сообщества, которое распространено независимо от расы и цвета кожи по всему миру. Меня раздражает, когда американец называет меня «иностранцем», война с Америкой кажется мне такой же безумной, как война с Корнуоллом, и я нахожу идею отрезать себя от англоязычных народов Америки и Азии, чтобы следовать за флагом моего австрийско-японского друга в федеративно построенную Европу, крайне непривлекательной.

Я полагаю, что было бы гораздо легче создать Соединенные Штаты мира, что является конечной целью мистера Стрейта, чем объединить так называемый европейский континент в какое-либо единство.

И, как я вижу, большинство из этих движений Соединенных Штатов Европы сейчас прыгают в фургон Федерации.

Мой старый друг и оппонент, лорд Дэвид Дэвис, например, недавно подцепил ту же инфекцию. Он был озабочен проблемой Мира Во Всем Мире в те дни, когда Общество Лиги Наций и другие ассоциированные органы были объединены в Союз Лиги Наций. Тогда его поразила одна аналогия, которая очень его впечатлила. Он задался вопросом, почему люди в современном обществе живут почти в полной безопасности от нападений и грабежей без необходимости носить оружие? И сам себе ответил: дело в полицейском. И отсюда, он перешел к вопросу о том, что нужно для того, чтобы государства и нации шли своим путем с тем же благословенным иммунитетом от насилия и грабежа, и ему представилось, что «международный полицейский» – полный и разумный ответ. И вот оно! Он не понимал, и, вероятно, был совершенно не способен понять, что государство есть нечто совершенно отличное по своей природе и поведению от отдельного человека. Когда его просили объяснить, как этот международный полицейский должен быть учрежден и обеспечен, он просто продолжал отвечать: «международный полицейский». Он уже много лет это твердит. Порой, по его мнению, взять на себя эту серьезную ответственность должна именно Лига Наций, порой – Британская империя, порой – международные военно-воздушные силы. Суд, в который полицейский должен доставить преступника, и место заключения не обсуждаются. Сочтя нашу критику неуместной, его светлость удалился со своей великой идеей, как пингвин, нашедший яйцо, чтобы высиживать ее в одиночестве… Я не верю, что он осознаёт сейчас или осознает потом, что, какой бы блестящей ни была его единственная вдохновенная идея, она оставляет обширную часть проблемы во тьме. Будучи человеком со значительными средствами, он поддерживает движение «Нового содружества» и издает книги и периодические издания, в которых его единственная великая идея скорее разрабатывается в деталях, чем получает развитие.

Но не буду больше говорить о беспорядочных толпах, которые сейчас вторят слову «Федерация». Многие среди них напразднуются настолько, что упадут у обочины, но многие будут продолжать думать, а если они будут продолжать думать, то придут к более ясному восприятию реальности дела. До них дойдет, что просто Федерации недостаточно.

Вот он вам, нынешний «федералистский» фронт. Как фундаментальная основа действия, как провозглашенная цель, дело представляется безнадежно расплывчатым и запутанным и, если можно так выразиться, безнадежно оптимистичным. Но поскольку эта концепция может стать способом освободить ряд умов от веры в адекватность Лиги Наций, связанной или не связанной с британским империализмом, стоит подумать о том, как ее можно расширить, углубить и повернуть в направлении той коллективизации во всем мире, которую изучение существующих условий обязывает нас считать единственной альтернативой полному вырождению нашего вида.

8. Новый тип революции

Давайте вернемся к нашей главной цели, которая состоит в том, чтобы рассмотреть, каким образом нам предстоит встретиться лицом к лицу с надвигающейся Мировой Революцией.

Для многих идея Революции почти неотделима от образов уличных баррикад из брусчатки и перевернутых транспортных средств, оборванных толп, вооруженных импровизированным оружием и вдохновленных дерзкими песнями, освобождением из тюрем и вообще разгрома тюрем, штурма дворцов, большой охоты на дам и джентльменов… отрубленных, но все еще красивых голов на пиках, цареубийств самого зловещего порядка, трудящейся гильотины, крещендо беспорядка, заканчивающегося залпами картечи.

Это один тип Революции. Это то, что можно было бы назвать католическим типом революции. И это конечная фаза долгого периода католического образа жизни и учения. Люди этого не понимают, и некоторые будут возмущены тем, что это походя сказано. И все же факты смотрят нам в лицо, общеизвестные, и их нельзя отрицать. Та разъяренная, голодная, отчаянная, жестокая толпа была результатом поколений католического правления, католической морали и католического образования. Король Франции был «Самым христианским королем, старшим сыном Церкви», он был хозяином экономической и финансовой жизни общества, а Католическая Церковь полностью контролировала интеллектуальную жизнь общества и образование народа. Та толпа и стала результатом. Нелепо твердить, будто христианство никогда не подвергалось проверке практикой. Христианство в его наиболее развитой форме подвергалось такой проверке вновь и вновь.

Его испробовали на протяжении столетий целиком и полностью – в Испании, Франции, Италии. Оно было ответственно за грязь, хроническую чуму и голод средневековой Англии. Оно насаждало чистоту души, но никогда не насаждало гигиену. Католическое христианство имело практически неоспоримую власть во Франции на протяжении многих поколений. Оно было вольно учить, как ему заблагорассудится, и столько, сколько ему заблагорассудится. Оно полностью доминировало в обычной жизни. Католическая система во Франции не могла пожать ничего иного, кроме как ей же посеянного, потому что другим сеятелям сеять не позволялось. Отвратительная толпа кровожадных оборванцев, с которыми мы так хорошо знакомы по картинкам, – последний урожай его режима.

Чем больше католические реакционеры поносят восставший простой народ Первой Французской революции, тем больше они осуждают самих себя. Самое наглое извращение действительности – их хныканье по поводу гильотины и телег с осужденными, как будто те не были чисто католическими произведениями, как будто они внезапно явились извне, чтобы разрушить благородный Рай. Они были последней стадией систематической несправедливости и невежества строгого католического режима. Одна фаза сменяла другую с неумолимой логикой. Марсельеза завершила жизненный цикл католицизма.

В Испании и в Мексике мы тоже видим неоспоримое воспитательное и нравственное господство католицизма, что привело к такому же всплеску слепого негодования. Там толпы тоже были жестоки и богохульны, но католицизм не может жаловаться, потому что сам католицизм их высидел. Священники и монахини, КОТОРЫЕ БЫЛИ ЕДИНСТВЕННЫМИ УЧИТЕЛЯМИ НАРОДА, стали жертвами оскорблений и ярости,