Визит нестарой дамы - Мария Арбатова

Я не могла представить себе ни лица, ни речи. Я понимала, что он ищет новый образ. Он писал: «Я знаю китайцев, которые говорят безупречно, но это уже двадцатое поколение, они еле-еле говорят по-китайски. Дети русских, привезенные до тринадцати, ассимилируются в доску, у них даже интонация повышается к концу предложения, они бегут из русского гетто и стесняются родителей. В брак вступают только с американами и представляются: „Я – американец русского происхождения“. Есть какие-то несгибаемые вокруг Карлобадской церкви. У них иконописные лица, девочки ходят в платочках, мальчики похожи на гимназистов, на первый взгляд мило, а ближе подходишь – насекомые в янтаре.

Купил учебник акцентов для актеров, такой самоучитель. Учусь говорить «р» как американец. Это как цоканье у бушменов: с детства не научился – язык уже не эластичный. Никак не решу ассимилироваться или акцентировать свою странность. Утром приму решение, к вечеру сползаю. Хотя, с другой стороны, не верь ничему вышеизложенному! Я – гений адаптации, я читаю только американские книги и газеты, я даже стараюсь сны видеть по-английски… Дмитрий».

О господи, я твой случайный зритель.

Зачем же мне такое наказанье?

Ты взял меня из схемы мирозданья

и снова вставил, как предохранитель.

Рука и рок. Ракета и носитель

Куда же по закону отрицанья

ты отшвырнешь меня в момент сгоранья,

как сокращенный заживо числитель?

Александр Еременко

Я проснулась от стука в дверь. Было светло, в комнату заглядывала Дин в джинсах и расписном кожаном жилете на белоснежной рубашке.

– Что случилось? – пробормотала я.

– Сейчас Пупсик с Тихоней придут.

– Пусть приходят.

Дин вошла в комнату и стала пристраивать к розетке белый ящичек.

– Что это у тебя такое?

– Подарок одной молодой мамаше. Транслятор. Пейджер такой.

– Чего транслятор? – Я по утрам плохо соображала.

– В детской комнате маленький микрофон, здесь динамик, чтоб было слышно, когда малыш заплачет.

– Чей малыш? – недоумевала я.

– Мы будем разговаривать в той комнате, а тебе будет слышно.

– Подслушивать нехорошо, – зевнула я.

– Я тебе все равно буду пересказывать, только не так ярко.

– Какая там яркость? Дели деньги и дай мне спать.

– Ну уж нет, ты совсем мышей не ловишь!

– Это не мои, это твои мыши.

– Не знаю, – задумчиво сказала Дин, – это ты как раз сейчас и услышишь. – Она вышла, как-то по-хозяйски поправив мое одеяло, а я провалилась в сон. Мне снилось, что по транслятору раздается детский плач, я вскакиваю, бегу в комнату, а там железная дверь с кодовым замком. И я не пойму, кто из моих девчонок плачет и как туда войти, и колочу в дверь, а плач все громче и громче, тут появляется вчерашний американец, открывает кодовый замок, дверь распахивается, мы бросаемся в комнату. А там длинный накрытый стол, и вроде это не комната, а зал ресторана, полно гостей, музыканты. Я вижу Андрея, своих девчонок, Пупсика, Ёку, Тихоню, Ваську с женой, у жены в руках орущий младенец, и все пытаются успокоить его. А музыка играет, кто-то танцует, и вдруг кричат «горько», а в середине стола оказывается Димка в платье своей матери и очечках своего отца, а около него мужиковатая Дин в смокинге, и они целуются. И я подхожу и говорю:

– Совсем одурели, вы же родственники, у вас же родится ребенок с двумя головами.

А Димка говорит:

– У нас уже родился отличный ребенок, стопроцентный американец, вон он!

И Васькина жена, копия жены Пирогова, поднимает над головой младенца, показывая мне, а младенец орет.

– Дайте ему поесть, – говорю я, а Дин говорит:

– Мне нечем кормить, у меня ампутирована грудь. Дайте ему водки.

А Димка говорит:

– Все нормально, это просто кризис середины жизни. Я тебе писал про это.

– Ты мне уже три года не писал, – говорю я.

– В нашей кришнаитской секте запрещено писать письма в Россию, – отвечает он.

Входит моя мать со словами:

– Советую проверить, куда твой Валера поехал в командировку, он тебе все врет…

Тут меня будит звонок в дверь. Такой виновато-вороватый короткий пупсико-тихонин звонок. Я плохо соображаю, что происходит, ранний подъем для меня пытка. Я не то что сова, я – филин. Димка, кстати, тоже сова, не представляю, как он влился в американский режим.

Я услышала шаги и шорохи из динамика.

– Димку все так любили, – раздался голос Пупсика, переполненный повидлом. Парадокс состоял в том, что говорила истинную правду, а нажим был вральным. У Пупсика из-за семейного сценария желанье понравиться было настолько мощно закреплено в паре с необходимостью соврать, что когда она говорила: «Волга впадает в Каспийское море», хотелось взять карту и проверить. – Он был сердцем компании. Димка такой светлый человек… Когда он уехал, все стало рассыпаться. Правда?

– Правда, – хрипло поддакнул Тихоня. Пупсик была отличницей, она тянула руку в школе до того, как ее спрашивали. Я представила, как она, сидя на диване, нервно поправляет складки юбки. Милая такая женщина, которой кухня узка в бедрах, с ломовой хваткой, до сорока лет играющая в девочку с бантом.

– Я приехала по поручению брата. Он резко изменил образ жизни, посвятил себя духовному поиску… Но у него слишком мало… близких людей, и деньги, которые он перед этим заработал, он решил разделить между членами вашей компании, – объявила Дин.

– Какие деньги? – в один голос.

– Сумму я оговорю позже, когда мы встретимся все вместе… Я принесу кофе. – Голос Дин.

– Похожа, страшно похожа. Какие деньги? Ничего не понимаю. – Голос Пупсика.

– Полагаю, американские. – Вялый Тихоня.

– Не писал никому, теперь вдруг деньги, и надо встречаться с ними… Ужасно неприятно. – Пупсик.

– Ты же сама хотела. – Тихоня.

– Интересно, Ирка знает, что мы здесь? – Пупсик.

– Да какая разница… Деньги лишними не бывают. – Тихоня.

– Ну, все равно неприятно, она скажет, что мы из-за денег пришли. – Пупсик.

– Какая тебе разница, что она скажет. – Тихоня.

– Ну никакой, конечно, мы взрослые люди. Но все равно неприятно… – Пупсик.

Господи, какая тоска, лежать в постели под радиоспектакль с участием одноклассников, про которых и так все знаешь – могла, не слушая, сама текст написать. Дин, звяканье чашек.

– Со сливками?

– Спасибо.