Матильда. Тайна Дома Романовых - Наталья Павлищева

Воспользовавшись таким положением, Ники попросил пару лет «на раздумья», отец в шутку согласился:

– Но не дольше, не то я и внуков понянчить не успею.

На редкость приличную веселую весну в Петербурге сменило теплое лето.

Родители как обычно уехали на дачу, а обе дочери снова отправились с театром в Красное Село. На сей раз не было никакого рыцарского турнира, зато было общее веселье после каждого спектакля.

Николай и великие князья бывали на репетициях, обязательно на спектаклях и после того устраивали катания на тройках. Все прекрасно, кроме одного: никак не удавалось побыть наедине, Матильду и Ники все время окружала веселая компания.

А еще… лето в Петербурге всегда короткое, но то лето в 1892 году пролетело мгновенно. Только-только начался летний сезон в Красном Селе, и вот уже последний спектакль…

А осенью Ники предстояло ехать с родителями в Данию…

На следующий день обещала быть прекрасная погода, самое время для катаний.

– Вы поедете с нами завтра?

Николай сокрушенно вздохнул:

– Завтра понедельник, а по понедельникам у меня политика. С утра заседание Государственного Совета, а вечером салон у князя Мещерского, где обсуждаются те же вопросы с той же важностью. Разница только в том, что у Мещерского потом ужинают и ругают Государственный Совет.

– И почему мужчины так любят заниматься политикой? – поддержала тон Ники Матильда.

– Кто сказал, что любят? Терпеть не могу, но вынужден это делать. Самые бесправные люди в этой стране – члены императорской семьи. Все должны и ничего не можем.

Глядя вслед уезжавшему Ники, Матильда подумала, как он прав. И наследник, и даже император ограничены куда больше собственных подданных, они, словно истуканы, поставленные на свои места, вынуждены исполнять обязанности. Наверное, потому императорская семья так любит свои семейные обители, посиделки и путешествия.

Николай рассказывал, как прятались от отца охранники в Гатчине. После стольких покушений на императора Александра II охрана была вынуждена принять серьезные меры и буквально не спускала глаз с государя. Но Александр Александрович терпеть не мог маячивших рядом охранников, пришлось прятаться по кустам или разыгрывать целые обманные спектакли.

– Когда папа́ с мама́ должны были выезжать из Гатчины, на совсем другом направлении устраивалось дежурство, вроде скрытое, но такое, чтоб можно было заметить. Это создавало видимость охраны и обманывало злоумышленников, если те пожелали бы бросить бомбу по пути. Пока охрана отвлекала внимание террористов в одном месте, папа́ и мама́ уезжали совсем в другое.

– Но ведь это невозможная жизнь – все время ждать покушения?! – невольно ахнула Матильда.

Ники развел руками:

– Но иначе нельзя. Иначе никак. Быть императором, значит, жить под прицелом.

– И ты так спокойно об этом говоришь?

– А как я должен говорить? Истерики не помогут, нужно просто довериться охране, а главное – Его Воле. Никакая охрана не убережет, если Господь того не пожелает.

Матильда католичка, и ее всегда поражала уверенность православных в Божьей воле. «На все Божья воля»… Может, так и надо – верить только в Него?

А еще однажды случилось то, чего Матильда никак не желала бы.

Она сидела на полу в своей комнате и перебинтовывала ноги, вернее, только собиралась это сделать.

Балерины часто сидят на полу, так легче растягивать мышцы.

Появления Николая она даже не услышала, обернулась только на его возглас:

– Маля!

Он с ужасом смотрел на ее ноги. Матильда живо поджала их под платье, но не помогло.

Ники присел рядом, чуть подтянул край ее юбки:

– Что у тебя с ногами?

Для тех, кто никогда не видел ног балерины, первое «знакомство» с ними всегда шок.

Часы, проведенные на кончиках пальчиков, не могут не сказаться. Уродуется все – искривляются кости, от нагрузки безобразно выпирают суставы, плющатся и буквально крошатся от постоянного давления ногти, кожа в ссадинах и потертостях, и все в синяках. У балерины самое больное место – ноги, особенно ступни, они болят все время, боль не проходит, и к ней привыкают.

И ни одна балерина не хочет, чтобы ее ступни видели.

Маленькие ножки Кшесинской тоже были изуродованы, тем более она предпочитала жесткий носок пуантов.

Ники настоял на том, чтобы Матильда показала ногу.

Та высунула из-под платья обе:

– Вот. Это обычные ступни балерины. Ты никогда не видел?

Он присел, осторожно коснулся выпирающей большой косточки:

– Бедная моя… это же больно.

Действительно больно, даже ласковые прикосновения удовольствия не доставляли, но Матильда стерпела.

– Ники, не стоит, я сейчас забинтую и буду в порядке.

– Ты ходишь с забинтованными ногами?

– Конечно. Не обращай внимания, это привычно. Пуанты тяжелы для всех.

– А обязательно на них танцевать? Может, просто на пальчиках?

Матильда рассмеялась как ребенок.

– Попробуй подняться на пальцы и постоять. Мужчины жалеют, что у них нет пуантов.

– Почему?

– Почему нет? Это выглядело бы нелепо.

Николай стал смотреть на выступления балерин несколько иначе, он понял, что кроме гигантского труда за легким порханием стоит и сильнейшая боль.

Попробовал обуть пуант и встать, не выдержал и десяти секунд, взвыл:

– Как же ты это терпишь?! И стоять невозможно, а вы прыгаете.

– Не будем говорить о трудностях балета, боли не замечаешь, когда на сцене.

– А на репетиции?

– Тем более, там не до боли.

Им очень хотелось побыть одним, просто посидеть, болтая, или веселиться компанией без оглядки на тонкую дверь, отделяющую от половины родителей.

Матильда была хлебосольной в отца, она мечтала устраивать обеды для друзей, придумывать разные розыгрыши, но как это делать, если даже кухни нет?

Маля обманывала сама себя, больше всего ей хотелось, чтобы Ники однажды остался. Об этом же мечтала в отношении своего барона и Юлия.

Для этого нужно свое жилье.

Хотел ли того же Николай? Да, очень.

Понимали ли они, что расстанутся? Независимо от того, что чувствовали, понимали. Цесаревич и балерина – это пара только для закулисья. Балерина, какой бы гениальной и красивой она ни была, никогда не станет императрицей.

Но они были счастливы в те недолгие месяцы вдали от дворцов и многолюдных балов и приемов, потому что для счастья вовсе не обязательна корона на голове.