Принцесса и Ястреб - Ева Миллс

– Что ты молчишь? Ответь мне!

Ди Анджело вдруг сгреб девушку в охапку и прижал к груди. Спрятав лицо у нее в волосах, всхлипнул.

– Говорить можешь?

Она кивнула и прошептала.

– Могу. Прости.

– Никогда. Дура. Почему ты попробовала новое средство без меня?

– Я никак не возьму в толк, какого хуя вы вообще все испытываете на себе?19 – встрявший Ворон разрушил трогательную сцену – У нас в королевстве перевелись мыши?

– У нас традиция.

– Мыши для неудачников.

– Да вы сами понимаете, как жалко это звучит в нынешней ситуации? Если бы его Высочество мгновенно не оценил ситуацию, если бы мы задержались на минуту дольше, если бы она провела без сознания чуть больше времени…

Им хватило совести опустить глаза.

– Мыши. Завтра же вам доставят мышей. Хуеву тучу мышей, и только попробуйте еще что-то испытывать на себе, бесстрашные идиоты.

– Я считаю, надо ебнуть. – Габирэль подкрепил слова делом и вытащил откуда-то из складок плаща флягу с виски, отвинтил крышку и первым сделал огромный глоток. – Держи, Высочество, ты заслужил.

Кай с благодарностью взял бутылку, отпил и передал Марку изрядно опустевшей. Марк хлебнул виски жадно, как воду и протянул остатки Шелене.

– Допивай.

– Я не … – открыла она было рот, но глянув на троих мужчин, горевших сходным желанием открутить ей шею, умолка и допила без возражений.

– Эх, хорошо, но мало. Ди Анджело, я ни в жизнь не поверю, что у вас тут нет заначки.

Глаза Марка забегали, и Ястреб понял, что Ворон угадал.

– Неси, я сделаю вид, что отвернулся – кивнул он студенту. – Сегодня можно.

***

Они напились ужасно быстро. У Марка была припрятан кувшин зубодробительного дешевого бренди, которое, наверное, было рассчитано на лошадей. Когда схлынул адреналин пережитого потрясения, вдруг навалилась опустошающая усталость и, обведя глазами участников импровизированного пикника на полу, Кай увидел, что все едва держатся на ногах. Ворон что-то нашептывал Марку, доверительно приобнимая за плечи, последний, судя по всему, и не думал сопротивляться. Гатинэ возилась возле опрокинутого столика: сметала осколки, аккуратно расставляла по местам все, что уцелело.

– Ты-то сама признаешь, что поступила глупо? –Ястреб хотел сказать ей, что он рад, что все обошлось, но почему-то произнес это.

Она покраснела, но потом упрямо задрала подбородок.

– Нет. Средство все равно было надо испробовать, а скажи я Марку, он бы просто наблюдал, как я задыхаюсь и все равно ничего бы не мог сделать.

– Он хотя бы мог позвать на помощь!

– Нет. Он бы растерялся. Мы много раз испытывали все на себе и всегда все происходило гладко. Пойди что не так… он бы не был готов.

– Мыши. Чертовы мыши. Не говори мне, что дорожишь мышами больше, чем собой.

Она улыбнулась.

– Нет. Не скажу. Мыши – хорошая идея. Ваше высочество… – ее тон изменился, стал неуверенным.

– Кай. Не высочество.

– Я не могу.

– Пожалуйста. Сегодня – Кай.

– Кай. Вы спасли мне жизнь. И если я веду себя не совсем благодарно, то это не потому, что…

Он поцеловал ее.

Накрыл своими губами ее рот, выдохнул, как уже делал сегодня, но только сейчас ощущая терпкость пьяных губ, податливость рта, раскрывшегося перед его языком. Он понимал, что на них смотрят и не собирался устраивать представление, поэтому поцелуй был коротким – не поцелуем самим по себе, но обещанием других, более долгих и сладких. Ему понравилась растерянность в ее всегда уверенных глазах.

– Что я могу сделать, чтобы отблагодарить вас? – она неосознанно притронулась к своим губам.

– Свидание. Я хочу, чтобы ты пошла со мной на свидание.

Мне снилась Фрэн. Нам было снова семнадцать, и мы гуляли по весеннему Нью-Йорку. Прошел ливень, мы вымокли до нитки, но нас это не смущало. Сняв туфли, мы шлепали по теплым лужам, бесцельно бродя по городу и разговаривая обо всем: новом платье Уны, которое той не идет, о том, что Нил после секса моментально вырубается – на этом месте обе захихикали, о том, что Билли Айлиш заслужила все свои четыре Грэмми. Незаметно мы оказались перед зданием Колумбийского университета.

– Вот здесь я хочу учиться – с гордостью произнесла я, обведя руками вокруг так, как будто это все уже принадлежало мне.

Фрэн обняла меня.

– Я всегда гордилась тобой, Ева. Ты умница.

– А давай вместе, Фрэнни! – в внезапном порыве выпалила я. – Зачем тебе скучный Портленд, поехали в Нью-Йорк! Только представь, ты и я, вдвоем, в центре мира! Могла ли ты мечтать о таком когда-нибудь?

– Ева, – Фрэн смотрела на меня ласково, с улыбкой Мадонны на устах. Неясная тревога кольнула сердце. Реальность уже начала врываться в мой сон, сминая его хрупкое равновесие, я пыталась отогнать это мучительное чувство пробуждения, вернуть все обратно, но тщетно.

– Ева, ты забыла. Я мертва.

Лицо Фрэн начало таять. Она погладила меня по щеке бесплотной ладонью, прощаясь.

– Ты так изменилась, но осталась такой же.

У нее из глаз потекла кровь, и вот она уже вся в крови, и мой прекрасный, ясный, чистый сон обернулся кошмаром, и я кричу и плачу, и хватаю ее за руки, прижимаю к себе:

– Нет, нет, нет, Фрэн, пожалуйста, не уходи, не умирай, живи, пожалуйста.

Но она ускользает из моих объятий, просачивается, как вода, падает и ее уже нет, и только я рыдаю безутешно:

– Вернись – но, открыв глаза, вокруг меня только темнота, и я задыхаюсь в мокрую от слез подушку.

Не зная, как совладать с внутренней дрожью и участившимся пульсом, я села на кровати.

Хавьер спал, и мне вдруг ужасно захотелось разбудить его, выплакать ему свой сон, спрятаться на его теплой, настоящей груди, чтобы он обозвал меня истеричкой, и злился, что теперь не сможет заснуть до утра, но все равно обнял сильными руками и легонько укачивал, пока дыхание мое не успокоится.

Подавив это эгоистичное желание, я вылезла из кровати и прошла на кухню, включив свет.

Ощущение нехватки воздуха и боли в груди не проходило, и я часто, мелко дышала, пытаясь взять себя в руки.

– Паническая атака. Ева, это всего-навсего паническая атака.