Безымянный подросток с окраины города - Даниил Бравцев

подтянутые ягодицы, смотрел на аккуратную щель между ними и, ощущая, как всё внизу вновь заливается огнём, где-то глубоко внутри (на подсознательном уровне или где-то во тьме разума) понимал, что всё больше теряет себя. Какой-то меленький вредный колокольчик тихо звенел рядом с сердцем, как бы говоря: «Это не то, что тебе нужно».

Но чем дольше Андрей смотрела на голую Клеопатру (на эту манящую чёрную полосу), тем тише становился колокольчик.

– Потри мне спинку.

Он даже и не думал отказываться. Взял мочалку и зашёл в душевую, сразу окунувшись в ещё более горячий воздух, после чего начал растирать гель для мытья по спине Клеопатры. Ладони – по мышцам, вздохи – меж губ, возбуждение – по телу. Через несколько минут Андрей уже целовал шею Клеопатры, скользя губами по плечам, по мышцам спины, пробуя кожу на вкус, дрейфуя кончиком языка по неровностям. Конечно. Она позвала его не для того, чтобы он потёр ей спинку, Андрей прекрасно это понимал, а потому делал то, за чем его сюда и позвали. Стремящаяся вниз вода била его по шее, ударяла по спине и стекала к ногам горячими ручейками, которые только распаляли огонь внутри. Ладони Клеопатры скользили по бёдрам Андрея, легонько сжимали его ягодицы, пока сам он покрывал слой молочного шоколада поцелуями.

И когда вода стала ещё горячее, Клеопатра сказала:

– Давай.

Андрей прижал её к зеркалу, что занимало почти всю стену душевой кабинки. Прижался к ней сам и медленно, словно во сне, вошёл в неё (вошёл в Клеопатру, повелительницу сердец, бродящую среди золотых песков пустыни), услышав стон, в котором витало наслаждение и совсем немного боли (конечно, стенки здесь намного уже), Андрей начал двигать бёдрами, и с каждым раскачиванием, с каждым ударом об чужой таз в нём становилось всё меньше человеческого и всё больше животного. Он уже ни о чём не думал, не хотел думать, а просто пыхтел, двигал бёдрами и сильнее сжимал руки Клеопатры.

В какой-то момент он отпрянул от неё, чувствуя, что и она включилась в работу, схватил в кулак чёрные волосы, обмотал вокруг кисти и натянул их до предела, почувствовав приятное сопротивление. Темп ускорился – стук-стук-стук, – женские стоны перемешивались с шумом рвущейся вниз воды на фоне мужских, звериных пыхтений. Клеопатра упёрлась ладонью в зеркало, потом опустила её, и в следе, оставленным ею, ещё не успевшим запотеть, Андрей увидел себя…

… но кого-то другого.

В отпечатке ладони на него смотрело чужое лицо.

Карие глаза были лишены всякого понимания происходящего, казалось, они были пустыми, простые стекляшки, только где-то в глубинах зрачков что-то проглядывало – это была похоть. Андрей видел себя, но какая-то его часть, которую в последнее время он стал игнорировать, отказывалась воспринимать отражение в зеркале Андреем. Взгляд совсем другой, потухший… выражение лица не то, нет…глаза чужие… Лицо Андрея было пустым, и только похоть, тяга к разврату прибавляли ему жизни.

Отпечаток ладони быстро запотел.

Кровь в Андрее вскипела под горячей водой, энергия ворвалась в вены, и как только его отражение скрылось за результатом конденсации, он обхватил шею Клеопатры и вогнал лицо в зеркало, а другой рукой схватил её руку и, позабыв обо всём на свете, начал заламывать, как проводил подобное с Синицыным. Темп стал совсем сумасшедшим, кости стучали друг об друга так, словно дама на высоких каблуках куда-то опаздывала и бежала со всех ног. Поначалу Клеопатра стонала от наслаждения, но потом, когда её ладонь всё стремительнее уходила за лопатки, стоны превратились в крики. Она попросила Андрея остановиться, но он не слышал её, а продолжал входить и выходить, входить и выходить, входить и выходить. Тогда она ещё раз крикнула, что ей больно, а затем её лицо вжали в стекло, заткнули рот, прижав к поверхности, не давая возможности повернуться. Рука находилась в паре сантиметров от перелома, капли продолжали бить по спине, голове, шее, плечам, кровь циркулировала по организму с бешеной скоростью, всё было таким горячим, горячим, горячим, Андрей продолжал двигать бёдрами, лишь заводясь от приглушённых зеркалом криков Клеопатры и продолжая заламывать руку. Он чувствовал, что она пытается вырваться, и звериная его часть визжала от восторга из-за этих напряжённых мышц на её спине, из-за возможности контролировать её. Андрей всем своим телом прижал Клеопатру к душевой кабинке и несколько раз содрогнулся (как хорошо боже как хорошо!). В этот момент Андрей ничем не отличался от своих далёких предков, спаривавшихся средь деревьев, ещё не начавших превращаться в человека. Он кончал в Клеопатру, пока она кричала от боли, ни о чём не думая, содрогаясь при каждом выстреле, а колокольчик возле сердца и вовсе затих. Что-либо человеческое смыли струйки горячей воды.

Когда Андрей разжал ладони, Клеопатра вылетела из душевой и рухнула на пол, застонав в коврик. Андрей не обратил на неё никакого внимания, прислонился к зеркалу, на котором ещё был виден отпечаток фигуры, закрыл глаза и начал приводить дыхание в порядок. Он слышал стоны, но почему-то резко стало на всё наплевать: на саму Клеопатру, от вида которой несколько секунд назад ему сносило крышу, на удары тяжёлых капель по спине, на свет, на звуки, вообще на всё. Единственное, чего сейчас желал Андрей, так это поесть и поспать, ну воды выпить в добавку.

Или умереть – так будет проще.

– Да что с тобой?! – Андрей открыл глаза и увидел, что Клеопатра поднялась, правая её рука висела вдоль тела перетянутой верёвкой… вдоль тела, которое ничуть не изменилось, но уже не возбуждало и вызывало лишь равнодушие. – Зачем так? Я же сказала, что мне больно! Ты не слышал?

Андрей молчал. Он просто стоял в душевой кабине, абсолютно голый, под льющейся на грудь водой, и не отрывал глаз от Клеопатры. Глаз пустых, лишённых жизни, какие бывают у наркоманов сразу после кайфа. Да, он смотрел на Клеопатру, но не видел её и не хотел слушать.

Он хотел умереть.

– Тебе нравится причинять боль? Настоящую боль? Ты же мог мне руку сломать, идиот! – Она ударила его кулаком, но он ничего не почувствовал. – Думаешь, раз большой член, то всё можно, да? Нет! А вдруг ты в следующий раз шею мне свернёшь? Я… Я…

Андрей увидел, как блики холодного света отразились от её карих глаз, и с удивительным спокойствием заметил, что на это ему тоже плевать. Ещё две недели назад – до их первого соития – он бы пожалел Клеопатру, проникся к ней сочувствием, но сейчас желания сводились к двум действиям: поесть и поспать. Совсем как животное. И умереть как животное. Человеческое лишь мешает жить.

– Что с тобой? – повторила Клеопатра. – Ты