Избранник Газового космоса - Максим Хорсун

Я вгляделся: кружки, загогулины, разновеликие запятые… Глаз зрит, ящер строчил, словно заправский писарь на базаре в Джавдате. Правда, почерк дракона был далек от каллиграфического. К тому же окольцованный ящер быстро стирал написанное, я едва успевал разобрать отдельные слова: «храбро дрался… отпустим рожденный… дыхания… выполнишь… освободить короля… народ песков… уничтожит… пришельцев…».

– Я храбро сражался, поэтому ты хочешь меня отпустить, чтобы я передал коменданту Острова требование народа песков освободить короля браминов? – на всякий случай переспросил я. – Иначе народ песков уничтожит пришельцев, что засели в крепости на Песчаном Острове?

Дракон погипнотизировал меня взглядом, нервно облизнулся, стер написанное и застрочил снова.

«передай… уйдут пришельцы… отпустим живыми…» – прочитал я.

– Да, да! Передам! – заорал я, все еще не веря своему везению.

Ящер продолжал: «не обмани… проклятие… иссякнет дыхание… Брах…»

– Клянусь передать требование народа песков! – заверил я разумного ящера.

Мне не терпелось как можно быстрее убраться отсюда.

Похоже, дракон внял моей клятве. Он стер свою писанину, зашипел на чешуйчатого пожирателя падали. Тот нехотя оставил изорванную птичью ляжку, пронзительно засвистел и ринулся в толпу птиценогих. Ошеломленные его стремительным натиском, диатримы окончательно сломали строй. Напирая, отдавливая друг другу лапы, щипая нерасторопных, птички вместе со своими наездниками начали отступать с поля недавнего боя. А вслед за ними поползли и драконы.

Я не стал дожидаться, пока они передумают, и похромал в сторону оазиса, где меня наверняка не чаяли уже увидеть.

Когда я взобрался на гребень очередного бархана и опять – опять! – не увидел оазис, мне стало понятно, что дело – труба. Впереди были дюны и похожий на скелет кита каркас потерпевшего крушение мирохода.

Ветер слизывал следы каравана. Это происходило на глазах: раз-два, и пески снова девственны. Ветер слизывал мои следы. Раз-два, и я как будто сошел с небес в сердце пустыни.

Я выдернул из разваливающегося доспеха с дюжину стрел – кривоватых дрючков в локоть длиною и с ломкими костяными наконечниками. Сделал я это сразу после того, как птиценогие отступили. Сильнее всего досталось правой ноге. Акинаком я откромсал от халата полосу ткани и перетянул распухшую щиколотку. Кровь остановилась, но идти было больно. Так больно, что иногда хотелось выть шакахом. Кроме того, в сапоге все ссохлось, склеилось, и ступня свербела, провоцируя у меня приступы бешенства.

Наверное, шагать дальше я не смогу. Дальше я поползу между обгоревшими шпангоутами мирохода, а Глаз, это чужое солнце, станет пить из меня жизнь.

А говорят, что дважды не умирают.

Я попытался спуститься с бархана, но не удержался на ногах и скатился кубарем. Упал на спину. Наполовину погребенный обжигающим песком, уставился на небо. На вечный шторм Вишала, на далекие и близкие миры Колеса.

А ведь совсем недавно я с тем же настроением смотрел на умирающий в огне Мир. Везет, как утопленнику. На Старшей Сестре задохнулся и замерз, здесь – испекусь, как кебаб на решетке в печи.

В голове звучали голоса. Бодрый и чуть-чуть самоуверенный баритон покорителя космоса Лазара и одновременно – леденистое бурчание вечно недовольного скряги и рабовладельца Сандро Урии; вкрадчивый шепоток беспредельщика Шакаджи…

Топот копыт я скорее почувствовал телом, чем услышал. Облизал ссохшимся языком губы, попытался закричать. Выдавил из себя сиплый стон и сразу же почувствовал сильную тошноту. Пальнуть бы в небо, чтоб легче было меня найти, но до пистолета не дотянуться. Магазинник вывалился из-за пояса и остался где-то на склоне бархана. Все, на что я оказался способен, – вяло приподнять руку.

Но Глаз смотрел на меня: копыта забарабанили совсем рядом. По мне скользнула тень, в следующий миг к лицу наклонилась забавная жирафья морда скакового бактра. Зашаркали по песку сапоги; оттеснив бактра, надо мною склонился безгубый абориген.

Алак! Или очень на него смахивает… Это проклятое уродство делает местных жителей похожими друг на друга, как братья-близнецы, а перед глазами еще и муть горячечная стоит. Ничего не понять, в общем.

– Самех-салар велеть-искать, – прощелкал подпиленными зубами абориген.

Все-таки Алак! Как же я тебе рад, братишка! Жаль, не могу даже улыбнуться: выдаю гримасу за гримасой.

Абориген, кряхтя, извлек меня из-под песка, поднял на ноги (я, естественно, помогал ему, чем мог, то есть – почти ничем), прислонил к пятнистому крупу бактра.

– Тяжелый-толстый Лазар-Шмазар, – проворчал Алак. – Зря-пусто Алак-Малак пытаться-стараться… Издыхать-помирать Лазар-Шмазар…

Он запрокинул голову и громко свистнул. Из-за руины мирохода выехал еще один всадник. Молодцы все-таки ребята-охранники, не бросили – спасли товарища по оружию… Ох, и мысли потекли, подчиняясь двусложному ритму речи аборигена.

– Нила-Нилам приказать-искать, – пояснил Алак. – Самех-салар сердиться-плеваться, Нила-Нилам приказать-заткнуться. Нравиться-понравиться Лазар-Шмазар… – добавил он и рассмеялся, клацая акульими зубами.

Вот в чем дело! Голубоглазая летчица, свалившаяся мне на голову вместе с бипланом, позаботилась о шкуре «Лазара-Шмазара».

Алак вынул из седельной сумки флягу, сунул горлышко мне в губы. Я, давясь и отфыркиваясь носом, стал глотать теплую воду. В это время подъехал второй охранник. Спешившись, он на пару с Алаком стал водружать меня в седло. Я шипел от боли и волновал бактра тем, что щипал и дергал его за шкуру.

– Жирный шаках… – выпучив глаза от усердия, ругался охранник. – Глаз зрит, вывалился из седла, когда гнали нас птиценогие. Теперь пупок надрывать приходится…

Ври, да не завирайся, мальчишка! Пока ты драпал, поджав хвост, я сражался в арьергарде! Я прикрыл ваши спины! Это на мне не осталось живого места, тогда как на вас – ни одной царапины!

Они привязали мои ноги к стременам, обмотали веревку вокруг пояса и прикрепили к седлу, вложили в руки поводья. Сами уселись на одного бактра и пристроились за мною следом.

Мы объехали обломки мирохода. Проржавевший остов дышал жаром. На погнутой лопасти воздушного винта пристроился ящер – вылитый песчаный дракон, только раз в пять меньше тех, с которыми нам пришлось иметь дело.

Алак шикнул на него, как змей; дракончик сверкнул в ответ рубиновыми глазками, свернулся кожистым колесом и укатил прочь.

– Расплодились… – проворчал второй охранник. – Вылезли из Океана и расплодились…

– Искать-убивать… первый-начальный… – невпопад ответил абориген.

Бактры, посапывая, вскарабкались на гребень высоченного бархана. Оттуда я увидел оазис: обнесенное цементным бордюром круглое озерцо метров десяти в диаметре. Вдоль берега росли карликовые пальмы с коричневыми и чахлыми кронами, листья касались зеленоватой воды. Под пальмами расположились караванщики Урзуфа и их животные. Среди караванщиков сновали кшатры. Стояли на треногах прикрытые камуфляжной сетью станковые пулеметы, их расчеты курили трубки и поглядывали на нас снизу вверх.