Изменишь однажды... - Диана Ярук

По дороге домой дети снова вцепляются в Максима и затевают с ним полудогонялки — полупрятки. Зоя с Тимом смеются так, что хватаются за животы. Мы с Аней мрачно переглядываемся.

На вилле наши опасения оправдываются. Придя домой, Тимофей устраивает форменную истерику. Я быстро утаскиваю его к себе наверх, чтобы не напугать Егорку, и пытаюсь успокоить и уложить сына спать. Мама тоже рядом и разве что не танцует с бубном.

Тим рыдает и требует спеть ему песенку. Мы с мамой перебрали все колыбельные, которые знали, и «Спят усталые игрушки», и «Колыбельную медведицы», даже пытаемся невпопад вспомнить какие-то слова из «Волшебной флейты». Бесполезно. Сын продолжает плакать, а теперь ещё и взвизгивает, ударяя по постели маленькими кулаками.

И тут в дверь стучатся. Это Макс.

— Можно я попробую? — спрашивает он. — Аня сказала, что из-за меня Тим не может успокоиться.

Я просто вздыхаю и делаю приглашающий жест.

Максим присаживается по-турецки на мою перину возле Тима и откашливается.

— Тимофей, — говорит он. — У меня для тебя есть песня. Вдруг тебе понравится?

Я прилегла рядом с сыном и тоже слушаю. У Макса чудесный, глубокий баритон. Он тихонько напевает медленную песню на странно знакомый мотив. Я слушаю и мне хочется плакать, потому что это идеальный мужчина и нет ничего, с чем бы он не справился. Уверена, нет ни одного дела, где он не был бы на высоте. Чёрт с ней, с «тайной». Уверена, что у Максима нет ни покинутых внебрачных детей, ни пагубных пристрастий. Вечно Анька всё драматизирует.

Постепенно я начинаю вникать в слова песни:

Тех, кому не всё равно/ В чью я комнату тайком/ Желаю заглянуть

Чтобы увидеть/ Как бессонница в час ночной

Меняет, нелюдимая, облик твой

Чьих невольница ты идей? Зачем тебе охотиться на людей?

Я всхрюкиваю и утыкаюсь в мамину подушку. «Кукла колдуна» в качестве колыбельной — это сильно! Впрочем, Тиму нравится. Он, наконец, успокоился, развернулся к Максу и подложил ладонь под щеку. К концу песни сын уже сопит.

Глава двадцать вторая

Мамин день рождения мы запланировали отпраздновать в её любимом ресторанчике. Драгош заранее забронировал большой стол на нашу компанию.

Мама сидит в своём новом платье, которое подарила ей я. У неё на запястье красивый золотой браслет — подарок отчима. Сашка с Анькой привезли ей принадлежности для рисования — от мольберта до холстов на подрамниках, шпателей, красок и кисточек всех размеров. Моя мама, вообще-то, училась на художницу, и она подавала большие надежды до того, как ей пришлось идти в школу учителем ИЗО, чтобы прокормить нас обеих. Максим подарил ей покрытую золотом и эмалью подвеску от Frey Wille и она (я просто запрыгала от восхищения) из коллекции, посвящённой Альфонсу Мухе! Мама была совершенно покорена и теперь время от времени поглаживает украшение, висящее у неё на груди.

— Как ты догадался, что я дарю маме платье с гравюрами Мухи? — восхищённо спрашиваю я.

Максим медленно заливается краской.

— Ты не поверишь, — говорит он, — я не знал о твоём подарке. Я вообще не разбираюсь в живописи. Мне просто понравилась фамилия художника.

Я смеюсь так, что из глаз текут слёзы.

Мама сидит рядом с Драгошем и сияет от счастья. Они иногда тихонько о чём-то разговаривают, отчим шепчет ей что-то на ушко и как будто нечаянно целует в шейку. Мама смущается, как девочка и поглядывает по сторонам — не заметил ли кто?

Когда я впервые узнала, что она познакомилась с иностранцем, я испугалась, что она уедет от меня далеко за границу, и я не смогу видеть её так часто, как привыкла. Я дико ревновала её к Драгошу и даже пыталась «открыть глаза» маме. Ну как такой видный мужик дожил до пятидесяти лет, ни разу не женившись? Наверняка дело нечисто! Или характер дурной, или скрывает что-то. Мама вздыхала, соглашалась со мной, а потом всё равно бегала на свидания и млела перед ним, как первокурсница. Конечно, она и раньше время от времени встречалась с мужчинами, — южная внешность и статус вдовы делали её очень привлекательной в их глазах. Но всё время было что-то не то.

— Душные они какие-то, — признавалась мне мама. — Сразу торговаться начинают. Ты мне борщи готовить будешь? А носки стирать? А квартира у тебя есть? И это на первом свидании!

И только Драгош покорил её с первой же встречи. Да и как тут не покориться, когда знойный мужчина с чёрными глазами и такими же тёмными кудрями буквально молится на каждый твой шаг? Уверена, он ни разу не спросил у мамы, будет ли она готовить ему борщ. Наоборот, с первого же дня знакомства отчим бросился заваливать её цветами, билетами на все премьеры, водил в лучшие рестораны и буквально каждый его пост в соцсетях боготворил мамины ум и красоту.

Так Драгош и украл у меня маму, пообещав холить и лелеять (что он добросовестно и делает уже почти шесть лет), а ещё показать ей, наконец, море. Последнее сразило её окончательно.

Я ужасно рада, что она не послушала меня, молодую тогда и глупую дуру, а поступила так, как ей подсказывало сердце.

Мы говорим маме тосты, с большим удовольствием едим, с ещё большим — пьём, и я ощущаю абсолютное, ничем не замутнённое счастье. Я обещаю себе запомнить этот момент и обязательно воскресить в памяти, если когда-нибудь в жизни мне снова станет темно, страшно и грустно.

По возвращении домой старшее и младшее поколение отправляется на боковую, а мы: Анька, Сашка, Макс и я ещё не готовы закончить этот вечер и, прихватив Драгошеву гитару, садимся на террасе. Сегодня на улице немного прохладно, мы с подругой располагаемся рядышком на диванчике, укутываемся в один плед и слушаем, как по очереди играют и поют свои любимые песни парни.

— Ань, я сейчас очень, очень счастлива, — в порыве чувств тихонько говорю я подруге.

Она долго смотрит на меня, нежно чмокает в нос и отвечает:

— Я тоже!

Позже, когда мы разбредаемся по спальням, Макс держит меня за руку, ведя на третий этаж. Я улыбаюсь ему и шепчу: «Спокойной ночи!», — собираясь войти в нашу с мамой спальню, но он внезапно тянет меня к себе и прижимает спиной к своей двери. Мы смотрим друг другу в глаза, а потом Максим очень нежно проводит пальцами по моим бровям, носу, очерчивает губы и прижимается