Наследница тамплиеров - Далия Трускиновская

— Чаем напоишь? — спросила Леся.

— Напою, конечно, — рассеянно ответила Анюта. Она уже считала в уме, сколько дохода в год принесут волшебные двухеврики. Получилось — две тысячи восемьсот восемьдесят евро!

Переводить это богатство в рубли Анюта не стала — кто знает, каким будет курс. Но в голове уже строила звездные планы: дорогие сапоги, шубка, сережки с брюликами, особенно сережки — ей казалось, что это главный признак успешной женщины.

Леся забрала те монеты, что оставались у Анюты дома и не желали размножаться. Пообещав вернуть деньги за них завтра, она поспешила к двоюродному брату. При этом история с красавцем на белом коне в ее воображении избавлялась от глупых деталей, зато обрастала великолепными. И, главное, у этой истории было будущее — принц непременно появится еще раз, но тогда Леся уже встретит его во всеоружии, в новых белых леггинсах и белой размахайке. И все у нее получится!

Кречет был немного озадачен — Лео вела себя странно.

При знакомстве с Борисом Семеновичем она изобразила спокойную, хладнокровную и деловитую даму, ответила на все вопросы, объяснила, что собирается заняться в Протасове серьезным бизнесом, потому что русская провинция теперь — очень перспективная стартовая площадка. На вопросы о немецкой родне отвечала уверенно. Сама — фон Вайсштайн, мать — из фон Летовых-Форбек, бабка — урожденная фон Педерстофф. Кречет не знал, что прадед сочинил для Лео почтенную родословную со всеми подробностями, включая фотографии начала двадцатого века, и подкрепил ее отлично изготовленными документами, а также внедрил свою выдумку в Интернет. Старика эта деятельность очень развлекала.

Но потом, когда Борис Семенович услышал обещание, что Лео, начав свое дело, откроет счет в «Трансинвесте», когда пообещал ей поддержку, а для начала — должность оператора в операционном зале, когда по такому случаю все отправились в «Гасконский киш» лакомиться французскими деликатесами, когда Лео аккуратно указала разлетевшемуся Митеньке на дистанцию между бизнес-леди и мальчиком на побегушках, — так вот, потом девушка словно с цепи сорвалась.

Она предложила Кречету ночные покатанки — сперва в Бережинку, где нужно было устроить тест-драйв красной «Валькирии», а потом, взяв с собой Цыгана и кого еще бог пошлет, — куда глаза глядят. Может, даже на Берладку.

Он, разумеется, не возражал, он сам любил ночные покатанки.

Лео Кречету нравилась — высокая, стройная, длинноногая, не тощая — тощих не уважал, а все при ней, и под гладкой кожей — мускулы, а не манная каша. Он видел, что и сам пришелся ей по вкусу. Однако покатанки закончились не так, как бы ему хотелось.

Но Лео, сперва с азартом носившаяся на новенькой «Валькирии», потом за спиной у Кречета — на его «харлее», потом опять на «Валькирии», вдруг как-то скисла и даже оттолкнула мужскую руку, что легла на ее бедро.

Кречет не знал, какие у нее отношения со скоростью. А скорость возбуждала Лео куда больше, чем мужское внимание.

Ей нравилось нестись в кавалькаде и по знаку вожака поднимать байк на дыбы, ей нравилось ощущать свою власть над байком, пространством и, возможно, временем. Когда она влезала в байкерский прикид — это было почище прелюдии к любовному слиянию. Садясь в седло, она едва ли не дрожала, и даже удивительно было, что глаза сами не смыкались.

Возбуждение достигло предела, когда она неслась, прижавшись к широкой спине Кречета. Он даже не подозревал, что в эти минуты был ее мужчиной. Тихого прерывистого стона он тоже не расслышал.

Такое с ней уже случалось раньше — вот почему она сразу поняла и приняла объяснение, которое прадед дал гербу тамплиеров — двум всадникам на одной лошади. Собственно, не прадед додумался, что герб говорил о близости всадников, а не о том, что на вторую лошадь у нищих рыцарей денег не хватило. Эта мудрая мысль еще в четырнадцатом веке родилась. Но прадед понял не только внешний, но и внутренний смысл герба, каким-то чудом ощутил заключенную в нем энергию.

Лео ощущала какую-то удивительную неловкость, потому и убрала со своего бедра руку Кречета. Он не знал — а она уже знала, что между ними случилось что-то вроде секса. И она испугалась продолжения — ей вдруг стало стыдно за свои ленивые и причудливые гормоны.

В два часа ночи, угостившись на фазенде Цыгана пивом, компания завалилась спать. Лео выбрала для себя раскладное кресло в комнате, считавшейся холлом. Кречет с Саней Колбасой (это была самая что ни на есть настоящая фамилия) и Боцманом устроились на чердаке. Цыган предупредил, что с утра едет по делам, встанет рано, так если кому хочется по-человечески позавтракать — пусть присоединяется. Жену и ребенка он к байкерским делам не припутывал, родители жили в дальних комнатах и заниматься с утра стряпней не собирались.

Присоединилась одна Лео, и Цыган потом довез ее до города, до самого жилья. Там она привела себя в порядок, помыла голову, надела костюм женщины-клерка и к девяти утра уже была в «Трансинвесте».

Борис Семенович сперва удивился, потом понял: девушка наполовину, если не более, немка, приучена соблюдать немецкий «орднунг». Про байкерские подвиги Кречет ему не рассказал. Борис Семенович определил Лео стажером к опытному оператору, велел поставить для нее стул, и девушка честно просидела на этом стуле четыре часа. Посетителей было мало, и она задавала деловые вопросы, стараясь при этом понравиться служащим «Трансинвеста». Это она умела.

Митенька, руководя Лесей по телефону, зашел в операционный зал и издали смотрел на Лео. Он думал: если у девушки есть деньги, чтобы открыть свой бизнес, то не годится ли она в жены? То, что Лео сразу установила дистанцию, было неплохо: значит, не пойдет с первым встречным, даже если встречный достоин внимания (референт был уверен в своих достоинствах). Так что следовало ухаживать неторопливо, спокойно, всячески демонстрируя серьезные намерения. Приняв такое решение, Митенька вспомнил, что как раз ухаживать-то он и не умеет. То есть он знал, что нужно дарить цветы, водить в приличные заведения и на концерты, но сам ни разу этого не проделывал. Его подруги были уже и за то благодарны, что он поздно вечером заглядывал на огонек. Как-то так выходило, что он пристраивался к разведенным или вообще матерям-одиночкам. О том, что он для них — временное явление, пока не нашлось чего получше, Митенька не задумывался.

Женщина, к которой посадили Лео, была сорокалетней старой девой, причем настоящей девой; сперва она, молодая и хорошенькая, гоняла кавалеров, ожидая неземной любви, а потом уже поздно стало что-то с собой делать, да ей и так было неплохо. В банке она нашла себя: женский коллектив операционного зала и мелкие безобидные интриги ее вполне устраивали, а сейчас, когда сам Успенский дал ей стажера, она поняла, что не зря живет на свете. Не Инне Аркадьевне дали стажера, не склочной Наташке, а ей, Алине, — умеющей вести себя достойно и знающей дело на пять с плюсом. Это было даже больше, чем квартальная премия.

Лео, которая два года заведовала операционным залом, насмотрелась на женщин, которым судьба подсунула должность банковского клерка. Она знала, как с ними разговаривать. Если немецкие клерки и отличались от российских, то не так уж значительно: немецкие были дотошнее в рабочей обстановке, благожелательнее к клиентам, и от души веселились в свободное время. Насчет Алины Лео сильно сомневалась, что эта высохшая, как вяленая рыбина, и такая же блекло-серо-желтоватая особа способна веселиться, но попробовать стоило.