Безродные шпионы. Тайная стража у колыбели Израиля - Матти Фридман

Перед лицом назревавшего в 1941 году германского вторжения офицеры британской разведки испытывали потребность в агентах, способных действовать в Сирии и Ливане, пока что находившихся под контролем режима французских коллаборационистов Виши, но куда вскоре должны были прийти немцы. Арабы были твердыми союзниками немцев, поэтому вербовка местных жителей была трудным делом. Другое дело — «друзья»-евреи: тем было что предложить. Интерес представляли парии еврейского общества Палестины, на которых тогда почти не обращали внимания, поскольку они не были похожи на евреев. Эти люди были вылитыми арабами.

Первый вариант будущей службы, Сирийский отдел, сначала находился под британским патронажем. Судя по фотографиям, сохранившимся в архиве Пальмаха, на первых порах тренировки там проходили в духе Лоуренса Аравийского.

Горстку агентов, далеко не в таком заметном облачении, забросили в Сирию и Ливан, где они какое-то время вели подпольную работу. Но после поражения нацистов в Эль-Аламейне в 1942 году угроза их вторжения в Палестину была снята, и операцию сочли ненужной. К 1943 году союзники начали одерживать верх в войне, паника в Палестине улеглась, и британцы с евреями вспомнили свои прежние распри. Сирийский отдел был упразднен.

Но командование Пальмаха, действовавшего теперь нелегально, неподконтрольно британцам, уже знало ценность «ставших как арабы». Они поняли, что эту службу надо сохранить, и пригрели ее сотрудников, общей численностью не более двух десятков, разместив их среди заброшенных развалин где-то на хребте Кармель. Саман, раньше служивший у британцев, а потом ставший учителем арабского языка, получил от Пальмаха предложение занять должность старшего инструктора. Он избавился от людей, не годившихся «в арабы» (таких, похоже, было немало), и набрал вместо них таких агентов, как Ицхак и Гамлиэль, создав Отдел в том виде, в каком он встретил Войну за независимость и начало нашего рассказа.

Так «ставшие как арабы» начали использовать свою сложную еврейскую идентичность как инструмент для создания места, где их идентичность могла бы быть менее сложной, — страны, где их дети не стали бы притворяться поляками, русскими или арабами, а были бы только самими собой. И вот теперь два молодых чужака попали на пустую припортовую улицу арабской Хайфы в начале мая 1948 года, сразу после падения города и бегства большинства его обитателей-арабов, непосредственно перед вторжением пяти арабских армий, представлявших для евреев куда худшую угрозу, чем та, которой они доселе подвергались.

Среди недавно рассекреченных документов израильского военного архива есть докладная записка, циркулировавшая среди еврейских командиров в начале мая:

После сражения за Хайфу не прошло еще и двух недель, а ее арабский сектор уже стал, говоря словами одного побывавшего там человека, «городом-трупом». По безлюдным улицам бродили одни бездомные кошки.

Кучка женщин, детей и стариков сидела на узлах на одной из припортовых улиц, дожидаясь автобуса, который отвезет их за линию фронта, через ливанскую границу и дальше, в Бейрут. Автобус стоял неподалеку, но водитель куда-то отлучился: то ли ждал, пока соберется больше пассажиров, то ли хотел больше денег, ведь предстояла рискованная поездка. К ожидающим присоединились двое мужчин. Оба были молоды, по двадцати с небольшим лет, оба усатые. Один, в круглых очках, сказал, что был свидетелем боев с евреями и намерен присоединиться к армиям, готовящим вторжение. Это был Абдул Карим, он же Ицхак.

Второй был портовым рабочим в фуражке, продырявленной пулей, тем самым, кто наблюдал прибытие корабля «Экзодус», потом был задержан военными и посажен в грузовик. Этот представлялся Ибрагимом. Он сам выбрал себе это имя. Родители, йеменские евреи, нарекли его Хавакуком. Это имя носил самый непонятый из библейских пророков, автор следующих строк:

Тезка пророка из Арабского отдела был правдивым свидетелем, сверхчутким наблюдателем. Едва не провалившись, когда его узнал знакомый солдат, Хавакук сумел пробраться обратно в Отдел и составить донесение с описанием арабского восприятия еврейского захвата Хайфы. Насыщенность этого документа, его бесстрастность и при этом выразительность превращают его в одно из самых поразительных свидетельств о войне 1948 года.

Хавакук-Ибрагим дважды забрасывался в Хайфу и провел там в общей сложности несколько месяцев. Одиночество и напряжение от постоянной лжи несколько раз ставили его на грань нервного срыва. Хуже всего ему становилось пятничными вечерами, при наступлении шабата, когда он сидел один в ночлежке. «Настроение у меня было ужасное, — записал он. — Я думал о своих друзьях, которые в это время сидят за столом, радостно поют и пируют». Иногда ему удавалось улизнуть, найти радиоприемник и послушать музыкальную программу на иврите «По вашим заявкам». Однажды он даже выскользнул из арабского сектора, поднялся на гору Кармель, в еврейский район, и повидался с другом из настоящей жизни: они посидели в кафе и поболтали на иврите. Это было грубым нарушением правил, хотя эти правила были в те дни еще недостаточно ясны. Узнав о нарушении, начальство дало ему строгий нагоняй, и больше он ничего подобного себе не позволял.

Сотрудники Отдела часто наведывались в арабский сектор Хайфы для выполнения коротких заданий, выдавая себя за вольнорабочих, бродячих цирюльников или разносчиков, однако Ибрагим получил приказ внедриться в арабское общество как можно глубже и закрепиться в нем. Так он превращался в надежный источник информации и уже не должен был рисковать, снуя взад-вперед. Первым роль подопытного кролика сыграл шустрый Якуба, проработавший некоторое время в хайфском порту. Он выдавал себя за выходца из сирийской области Хауран, давил вместе с остальными вшей, терпел грубость бригадира, палестинского араба, воровал миндаль и финики из мешков, которые перетаскивал, и ночевал на зловонном полу в закрытых на ночь рыбных лавках. Его рассудка хватило на несколько недель такой жизни, а потом он начал сдавать. «Бывало, я думал, — вспоминает он, — вдруг вся эта история про Пальмах, про мое детство в Иерусалиме — всего лишь сон? Вдруг я и вправду прибрел из Хаурана?» Через три месяца он сломался и взмолился, чтобы его отозвали. Якубу бесило представление командиров, будто притворяться арабом обязательно значит прозябать в нищете, валяться в грязи, «жрать солому и дерьмо и вкалывать как собака». Он считал это негодной карикатурой.