Все на мою голову - Наталья Никольская

Заставив себя подняться, я быстро сделала зарядку и приняла ледяной душ. Не очень приятно, зато бодрит исключительно. Позавтракав, Жора, конечно, свалил грязную посуду в раковину. Ну, подлец! Ведь так и тараканов развести можно! Вон, у Ольги от них уже деваться некуда! Даже по постели ползают.

Быстро все перемыв, я набрала рабочий номер Овсянникова, собираясь устроить ему хорошую взбучку. Но он не дал мне это сделать.

— Поленька, а я только что хотел тебе звонить, — полился в трубку его баритон. — У меня для тебя важные новости. Приезжай, если сможешь!

Вмиг простив Овсянникову все его грехи, я бросила трубку, быстро облачилась в легкий брючный костюм, схватила сумку и побежала вниз.

Сердце мое возбужденно стучало. Конечно, не из-за встречи с Жорой, а из-за новостей, которые появились. Интересно, что там? По коллекции что-то? Может быть, я уже скоро смогу держать ее в руках?

Домчавшись до отделения в считанные минуты, я взлетела на второй этаж и рванула дверь в Жорин кабинет.

Он стоял у окна и постукивал карандашом по стеклу.

— Поленька, — обрадовался он, увидев меня. Окна Жориного кабинета выходят во двор, поэтому он не мог видеть, как я подъехала. — Садись. Думаю, тебя порадует то, что я скажу…

— Говори скорее, не томи душу! — взмолилась я, закуривая сигарету, чтобы унять дрожь в руках.

— Понимаешь, взяли этих Мутного и Рябого.

— Да ты что! — я чуть не подпрыгнула на стуле. — Вот это новость! Как их взяли?

— Да, представляешь… — Жора хмыкнул. — Можно сказать, случайно получилось. Короче, где они ховались — неизвестно. Но под вечер захотелось этому Мутному выпить. Сильно, видать, захотелось. Ну, и пошел он к ларьку за «Анапой». А Рябого не взял с собой. Зря, между прочим. Видит — свет горит, а ларек закрыт. Ну, этот Мутный давай в дверь барабанить. А там… хы… Продавщица молоденькая со своим мальчиком того… любовью, короче, занимаются. Сама понимаешь, какая им тут торговля? А этот барабанит, не унимается. Просунулся в щелку и орет: «Ты мне «Анапу» дай и дальше иди трахайся!» Девка не идет. Он тогда парня давай просить: «Слышь, кореш, продай бутылку! Секундное дело!» А парню до «Анапы» ли? Не идет. Ну я его очень даже хорошо понимаю, — признался Жора. — Я бы тоже не пошел. Короче, кончил парень свое дело, а этот урод уже материться начал. Да еще и издеваться над парнишкой. Что-то там насчет его достоинств проезжаться. В общем, парнишка не выдержал, штаны надел, вышел — и сразу Мутному по почкам! А бить умел — боксер бывший. Тот загнулся, потом на него давай наступать. Девка визжит, Мутный матерится… Короче, за три квартала слышно. И этот… дружок Мутного подоспел. Как его, Рябой, что ли. Не усидел, как крики услышал. Я думаю, если б он сразу вместе с Мутным пошел, то, может, ничего бы и не случилось. Тот мужик все же поспокойнее. Ну, тут как раз патрульная машина ППС проезжала. Ну, короче, их всех, голубчиков, в отделение и привезли. Ну, пацана отпустили, конечно. А этих… Как узнали, кто они, чуть с ума не сошли. Вот так человека погубила тяга к зеленому змию…

— И что теперь?

— Теперь, я думаю, нужно вызвать Ольгу, чтобы она их опознала. И заявление написала.

— Ох, Жора, а нельзя ли обойтись без Ольги? Ты же знаешь, как она реагирует на такие вещи? Еще в обморок хлопнется — возись потом с ней… Возиться-то мне!

— Но как же без нее, Поля? Конечно, за побег им и так впаяют прилично, но тогда придется не предъявлять им это вооруженное нападение?

— Да бог с ним, Жора! Из тюрьмы сбежали? Сбежали! Пистолет у них изъяли? Изъяли! Скворца убили? Убили!

— Стоп-стоп-стоп. Вот тут-то самое интересное. Понимаешь, они насмерть отрицают, что убили Скворца. Вообще, говорят, в Вишневке не были! Не мы, говорят, и все!

— Врут, Жора, врут! — убежденно закричала я. — Да как ты можешь им верить? Ясное дело, они будут это отрицать. Одно дело с дачи пару штанов стырить, а совсем другое за убийство сесть. Да если им к бывшему сроку прибавить за побег, да еще и за убийство — они до конца жизни с Колымы не вернутся!

— Я все это понимаю! — устало произнес Жора. — Но у них даже оружия не нашли, из которого убит этот Скворец. Я же связывался с вишневской бригадой, там ребята сказали, что Скворцова убили из старого обреза. Где этот обрез? Откуда они его взяли?

— Да выбросили, куда же еще дели! В пруд скинули!

— У них был пистолет, — принялся объяснять Жора. — Они его отобрали у охранника, когда бежали. Оглоушили того по башке — и пистолет в карман. Установлено, что Скворцова убили не из него. Почему? Если б Мутный хотел убить Скворца, он убил бы его из этого пистолета! Откуда у них еще и обрез? И как мы можем предъявить им это убийство, когда не найдено оружие преступления? И как мы можем повернуть все это на дело о похищенной коллекции? Тебя ведь это в первую очередь волнует. А доказательств их пребывания в Вишневке все равно нет — ты же не хочешь, чтобы я впутывал в дело Ольгу?

— Не хочу, — ответила я.

Жора вздохнул.

— Ну хорошо, — сказал он. — Я кое-что придумал. Давай-ка ты побудешь Ольгой.

— Как это? — не поняла я.

— Очень просто. Представим все так, как будто ты потерпевшая. Пришла и заявила в милицию. И сейчас мы как будто проведем опознание.

— Но как я их узнаю?

— Во-первых, надеюсь, что до этого не дойдет. А во-вторых — ты что думаешь, я тебе не скажу, куда посажу их? Один будет у окна сидеть, а второй возле шкафа. Так что не подкачай.

— Ладно, давай, — согласилась я и прошла пока в соседний кабинет.

Я прекрасно знала, на какие уловки частенько приходится идти милиции, чтобы расколоть преступника. Не раз Жора на моих глазах нарушал закон, но делал это ради торжества справедливости, поэтому думаю, что такое вполне простительно. Что же, преступники врут, изворачиваются, а с ними цацкаться, что ли? Каждый действует своими методами, и все! Никаких этических норм тут быть не может. У каждого свой интерес: у преступника — любым способом избежать наказания, у милиции — посадить его в тюрьму. Кто победит, тот и прав. Короче, мне не привыкать к разным ментовским мухлеваниям.

Через несколько минут Жора позвал меня.

Я вошла и увидела пятерых мужчин. Я сразу же выхватила взглядом двоих из них: сидящего у окна и сидящего возле шкафа.

Они были очень разными внешне, хотя чувствовалось нечто общее, что их объединяло: какая-то настороженность во взгляде, неухоженность. И чувство постоянного страха и напряжения.

Один, тот, что сидел у окна, был постарше, с рябоватым лицом и добрыми, какими-то детскими глазами. Смотрел он на нас так непосредственно и невинно, как ребенок, который понимает, что натворил что-то нехорошее, но ничего не мог с собой поделать — слишком велик был соблазн. Во всем его облике сквозила какая-то чистота. Я бы не удивилась, если б узнала, что он искренне верит в бога.