Любовь Хасана из Басры - Шахразада

Она обвила его руками и прижала к себе.

– О нет, мой любимый! Ты сможешь, я верю, найти в себе силы, чтобы избавиться от гнета требований отца, от отвратительного ощущения бессилия – ибо ты прекрасный художник, чистый сердцем человек.

– О, большего я и не хочу… Но… – Тут его глаза блеснули, и Наринэ с удивлением увидела, что страдающий мечтатель исчез, а рядом с ней появился удивительно сильный и удивительно пылкий любовник. О, это было воистину колдовское превращение, достойное и этих каменных стен, и обещанной волшебной сказки. – Но как же быть с твоим обещанием?

– О-о-о… Теперь замолчи, Хасан! – приказала она и, притянув к себе его голову, нашла устами его уста в долгом и нежном поцелуе.

Его сильная рука ласкала ее груди, и Наринэ с наслаждением погрузилась в его объятия. Каждая их встреча была словно первая. Она удивлялась этому своему ощущению, но отделаться от него не могла. Он наклонил темноволосую голову и прильнул к ее груди. Она прижала его к себе так крепко, как только могла.

– Ох, Хасан, – прошептала она, – ты сочтешь меня слишком нетерпеливой, но меня так переполняет желание насладиться тобой. Это словно первое прикосновение – оно жжет и распаляет! Не играй со мной долго, умоляю тебя!

Он оторвал голову от ее упругих грудей и, чуть-чуть изменив положение, мягко вошел в ее тело. Она вздохнула и отдалась ритмичным движениям любви.

– Ах, моя маленькая дикая кошка, – прошептал он, – я люблю тебя!

– Я люблю тебя! – прошептала она в ответ.

И Наринэ закружила буря страсти, которая начала бушевать в ней. Она стонала и металась, когда ее желание снова и снова достигало пика. Но он все еще не давал ей удовлетворения, и когда она, не выдерживая более этой сладостной пытки, взмолилась, он засмеялся во весь голос, но не стал торопиться, пока не понял по ее стонам, что она уже не может более этого выносить. Только тогда он бросился вместе с ней в темную пропасть страсти, испытывая неодолимое желание обладать ею всегда.

Светильник на выступе слабо мерцал, дрожь охватила обнаженные тела любовников в маленькой влажной пещере.

Так, в праздности долгих прогулок, прошла целая неделя. Лето все еще царило в горах, но листва уже начала желтеть, предсказывая осень. Хасан не мог насмотреться на эту вечную карусель и потому лишь поздно вечером появлялся в своей комнате. Чаще всего его спутниками были Мехмет или Наринэ, но иногда юноша отправлялся в горы один.

В тот вечер Хасан осмелился наконец показать свои работы учителю. О, конечно, Георгий издали все время следил за своим учеником, но решил положиться на целительную силу природы. Сейчас же, рассматривая многочисленные рисунки, он не мог сдержать восторга.

– Мальчик мой, я горжусь тем, что был твоим учителем… Эти работы сильны, они прекрасны. Они лучше всяких слов говорят о том, сколь замечательный художник вырос в стенах моей школы.

– Увы, учитель, боюсь, что как бы ни были хороши мои рисунки, художник я все же плохой, посредственный. Ибо я в силах нарисовать лишь то, что вижу. Придумать же, как выглядит нечто, о чем я слышал или прочел, я не могу. Ибо девушка для меня всегда лишь моя Наринэ, дуб – всегда лишь столетний дуб у твоего, учитель, дома, веселый трактирщик – всегда Арутюн-толстяк…

– Но что же плохого в этом, юноша? Ты освоил изображение того, что видишь. И значит, тебе осталось лишь увидеть как можно больше, чтобы мир твоих рисунков в один прекрасный день обогатился и плодами твоего собственного воображения.

– Быть может, учитель, это так. Но я же читал, как мучили великих рисовальщиков прошлого непонятные им самим картины, как они просыпались среди ночи потому, что эти картины жгли их разум, что, лишь излив их на полотно, могли они начинать новый день…

– Мой юный Хасан, в этом мире столь много людей. И среди них столь же много художников… Каждый обладает своим даром, своей душой, своим воображением. Не пытайся походить на других. Быть может, твой удел – удел того, кто накапливает впечатления, дабы потом изобразить увиденное…

Хасан кивал, но Георгий видел, что мысли его витают где-то очень и очень далеко. «Увы, – пронеслось в голове учителя, – рана в душе юноши много глубже, чем мне казалось ранее. Он столь придирчив к себе, что это может быть лишь взращено извне. Должно быть, недоверие, презрение, нелюбовь отца запомнились Хасану много крепче, чем это обычно бывает…»

Георгий колебался. Он понимал, что единственный путь исцеления – изучение мира и усердное чтение, но мысль о том, что Хасан должен вновь войти в библиотеку, страшила мудреца. Он вновь и вновь вспоминал лицо Хасана в тот миг, когда юноша наслаждался объятиями каменной статуи. О, то было лицо безумца! Притом еще и наслаждающегося своим безумием.

Учитель понимал, что говорит банальные слова, произносит то, что уже повторял добрую сотню раз. Но, увы, выхода не видел. Запретить юноше рисовать, как того хотел отец? Запретить учиться? Или заставить рисовать все время дня и ночи, чтобы и сам процесс уже стал Хасану отвратителен?

И в этот миг появилась спасительная, как тогда показалось Георгию, мысль.

– Знай же, усердный мой ученик, что вскоре найдется ответ на твои вопросы. Я получил письмо от прекрасного художника, достойного и уважаемого человека. Он известен в подлунном мире уже не один десяток лет. И известен именно тем, что воплощает в картинах и фресках то, чего не видел никто и никогда, приводит в наш мир из небытия образы столь же удивительные и необыкновенные, сколь это только может представить себе человеческий разум…

Лицо Хасана чуть прояснилось.

– Художник, учитель?

– Да, мальчик, прекрасный, необыкновенный художник Ерун Ван Ахен. Он просит у меня разрешения поработать в библиотеке… О, не вздрагивай, мальчик. Он знает, что в моей библиотеке хранятся трактаты не только по мастерству рисования. Ему интересны ученые записи мудрецов тех стран, куда первым приходит солнце. Должно быть, его необыкновенное воображение готово явить миру новые, небывалые образы, и ему интересны описания чудес… Увы, этого я не знаю. Знаю лишь, что этот уважаемый человек отправился в путь вместе с письмом и, значит, вскоре появится и сам.

– Но будет ли разумно мешать ему? Ведь я простой мальчишка-рисовальщик. Уместно ли мне будет спрашивать у него совета?

– Юный мой Хасан, знай же: совета спрашивать уместно всегда. И конечно, мудро спрашивать совета у большого мастера. Ведь ты же хочешь научиться многому, а не только какой-то крошечной детали…

Хасан кивал. В его душе затеплилась надежда. Теперь, он это чувствовал, его будущее зависит от появления этого, еще неведомого ему мастера. И быть может, ему предстоит все же стать не советником при дворе царя и не визирем, а человеком, мастером, о котором с необыкновенным уважением будут говорить такие воистину великие люди, как учитель Георгий.