Аномалия Камлаева - Сергей Самсонов

Она стремительно выходила из возраста модели (25 — потолок), и тело ее превращалось из объекта дистанционного, онанистского вожделения в предмет прямой продажи. И теперь ей полагалось подставлять его не под прицелы телекамер, а под алчные взгляды обеспеченных самцов, которые могли обеспечить ей безбедное существование до глубокой старости. Она быстро сориентировалась в изменившейся ситуации, попытавшись сделать все, чтобы попасть в поле зрения пресловутого Пашеньки Лимбаха — феноменального проныры и самого высокооплачиваемого московского сводника. Выпускник Мерзляковского училища по классу фортепиано и, между прочим, однокурсник Камлаева, бывший фарцовщик, бывший валютный спекулянт, бывший зэк и бывший продюсер женской группы «Комбинация», Паша Лимбах в современной России занимался тем, что знакомил очень состоятельных холостых мужчин с ну очень красивыми молодыми женщинами. Ни одна свежайшая, как вишневый цвет, красотка ростом от ста семидесяти не могла укрыться от вездесущего Пашиного глаза, да и, в сущности, сама летела в расставленные Лимбахом силки, как мотылек на свет. После Пашиного одобрения девчушке незамедлительно делалось соответствующее предложение, и в подавляющем большинстве случаев — безо всяких околичностей, напрямик. «Мол, мотыльковый век твой краток, и кто знает, сколько тебе осталось порхать по подиуму, а мы предлагаем тебе и замок на Рублево-Успенском шоссе, и виллу на Лазурном побережье Франции».

Месяца не прошло, как для Юльки была найдена подходящая партия — тридцатилетний «олигарх средней руки», занимавшийся экспортом — а чем же еще? — сырьевых ресурсов, которыми столь богата катящаяся в тартарары Россия. Альберт Джанибеков, составивший себе пятимиллиардное состояние в начале девяностых и к началу нулевых обзаведшийся сетью фешенебельных ресторанов в Москве, был молод, хорош собой, безупречно элегантен и обходителен — одним словом, блестящая со всех точек зрения партия. Увидев Юльку, он вспыхнул, как склад горюче-смазочных материалов, и ничтоже сумняшеся сделал ей предложение руки и сердца. Как раз такую он и искал, как раз такую он Лимбаху и заказывал. И несмотря на то что Джанибеков знал, что Юлька «заказана», и несмотря на то что Юлька знала о том, что она «продавалась», у новоиспеченной супружеской четы не имелось никаких сомнений относительно будущей прочности и естественности их семейного союза. Счастливый молодожен нисколько не сомневался в том, что Юлька очень скоро станет и достойной женой, и нежной, любящей матерью, а Юлька, в свою очередь, считала себя полностью готовой к столь банальной и хорошо представимой ей роли. Нехитрому ее, простосердечному уму как раз богатство представлялось тем самым необходимым условием, при котором возможно стать и хорошей женой, и любящей матерью. Неустроенность быта, необходимость каждодневных усилий по поддержанию своего существования, добывание хлеба насущного в поте лица, удвоенная тревога и утроенный страх, ненадежность и шаткость будущего детей — одним словом, весь «негатив», весь непосильный груз семейной жизни богатством в ее представлении перечеркивался и отменялся. И столь велико, столь прочно было это изначальное Юлькино заблуждение, что, кажется, она и в самом деле могла построить на своей иллюзии счастливую семейную жизнь и воспитать здоровых, крепких, улыбчивых детей, изрядно похожих, впрочем, на тех белозубых крепышей, которых мы видим в рекламе детского шампуня или семейного автомобиля, набитого приторным благополучием под завязку.

Но — о, логика лотошной беллетристики, которую жизнь лишь цитирует! О, стандартный поворот сюжета, о, неминуемый удар, о, роковая катастрофа, неизбежная в жизни каждой «сильной женщины», «которая многое претерпела, но отстояла свое право на счастье». У джанибековского «Мазератти» отказали безотказные тормоза, и тот на полном ходу влетел в бетонную стену туннеля… Юлька, впрочем, осталась богатой наследницей, разделив состояние погибшего мужа с десятком джанибековских родственников, и могла остаток жизни существовать безбедно, свободно переезжая из Лондона на Мальдивы и с Сейшелов в пресловутый, совершенно обрусевший Куршевель.

— …Я на самом деле знаю, откуда берутся такие сумасшедшие цены, — разглагольствовала Юлька на заднем сиденье. — Такие цены, потому что сюда приехали русские. Приехали люди, у которых карманы топырятся от денег и которые готовы платить любые деньги. Ну, конечно, услуги, сервис — все высшего качества, чего не отнимешь, того не отнимешь, но все равно ты переплачиваешь и втрое, и вчетверо. Потому что установлены такие правила игры. Наши все такие — просто выложат деньги и никогда не признаются, что на самом деле это дорого. Для них просто не существует самого понятия «дорого». И местные этим пользуются. Ну, чего ты молчишь? Тебе это без разницы, да? Ты такой богатенький, да? Интересно, а откуда у тебя такие деньги, а? Кто ты вообще такой, чтоб у тебя имелись такие деньги? Вы же все должны быть нищими, или я что-то путаю? Ну, не нищими, но все равно не такими, чтобы мочь отрываться в Швейцарии. Кому нужна твоя музыка? Я же ведь послушала — ощущение такое, будто кошку за хвост постоянно тянут, какие-то визги, вопли. Понимаю, сочинял бы танцевальную музыку, делал бы дорогущие, классные биты… вот один бит в Америке действительно стоит пятнадцать тыщ долларов. Но ты же не делаешь.

— Ну, находятся люди, которым нужно то, что я делаю.

— И эти люди дают тебе такие охренительные деньги?

— Случается и такое.

— А может, у тебя жена богатая? Может, ты с ней поэтому и живешь до сих пор?

— У моей жены денег нет. Но в каком-то смысле я действительно нахожусь у одной такой женщины на содержании.

— Чего-чего-чего? Так ты все-таки, значит, — да? — раззадорилась Юлька. — Трахаешь вдову какого-нибудь банкира, и она дает тебе за это туеву хучу денег на вольготную жизнь? И тебе не противно? Или, может, она очень даже ничего себе? Или жирная, старая корова с жопой, сморщенной, как чернослив?

— Тебе двадцать два года, а сознание у тебя — как у устрицы. Есть женщина, и, похоже, действительно очень богатая, и она помогает мне, но при этом я ее ни разу даже в глаза не видел. И поэтому, какая она, не могу сказать.

— Ну, а как же ты тогда вообще с ней связался? И с какого перепуга ей тебе помогать? Может, ты и имени ее не знаешь?

— Где-то десять лет назад я получил от нее письмо, где она предлагала помочь с одним дорогостоящим проектом. Написала, в общем, что она — моя давняя и страстная поклонница.

— Охренеть, Майкл Джексон, Стинг, блин. Поклонницы у него.

— Стало ясно, что в моей заумной музыке она сечет. Ну, вот и готова сделать частный заказ, профинансировать запись, устроить концерты и тэ дэ и тэ пэ.

— Да кто она такая вообще?

— Она — потомок знатного неаполитанского рода, наследница миллионного состояния и княжеского титула. У нее бескрайние гектары виноградников и до черта недвижимости.

— Как зовут-то хоть?

— Пэрис Хилтон.

— Блин, Камлаев!

— Франческа де ла Стронци. Некая.

— И чего она — ни разу не захотела встретиться с тобой?

— Представь себе. Платоническая любовь. Один раз на премьере в Венеции она была где-то рядом в концертном зале, но так и осталась для меня невидимой.