Аномалия Камлаева - Сергей Самсонов

— Ты как будто чем-то недоволен, — накуксилась Юлька. — Ты что, уже не хочешь меня видеть? И тебе от меня ничего уже не нужно? — Чуть согнув в колене, она протиснула свою горячую ногу между расставленных камлаевских ног. — Вот никогда бы не поверила бы. Потому что если тебе от меня ничего не нужно, то тогда тебе вообще ничего не нужно. Ты скоро станешь как один мой парень. У которого все есть и которому ничего не нужно. Говоришь ему напрямик: «Не хочешь пойти ко мне?» А он отвечает: «Не знаю. Я должен подумать». Откуда же берутся такие идиоты? — Подбородок ее и губы потешно подрагивали от смеха.

— Я думаю, он просто не мог поверить собственному счастью. — Рука Камлаева поехала вниз по шершавому от джинсовой ткани скату ее бедра.

— Так-то лучше, — победительно хмыкнула Юлька. — Там второй чемодан у меня. Скажи, чтоб его притащили.

— Зачем тебе второй чемодан? Ты притащила с собой два чемодана маек и трусов?

Устроена просто. Ей нужен самец, чтобы мог щекотать между ног, для того чтобы почувствовать себя принадлежащей живому потоку бытия. Вся жизнь у нее сконцентрирована там, и ее назначение — пропускать сквозь себя космический поток. А ты — живой инструмент, которым она любит себя.

— Я могла и три чемодана притащить. Но как только зашла в ихние магазины, сразу думаю — нет, убожество сплошное. Все какое-то однообразное, серое. А мне нужно маленькое золотое вечернее платье. Дизайнерская штучка, как у нашей Жанночки.

— Зачем тебе здесь вечерние платья?

— Ты дурак или только прикидываешься? Да вечером вход в ресторан для мужчин в костюмах, а для женщин — в вечерних платьях.

— Здесь никто никуда не выходит.

— Вот только не надо мне!.. А что же здесь делают?

— Да плещутся в воде с утра и до вечера. А потом подставляют свои жирные телеса под различные нашлепки из водорослей и руки мануального терапевта. Лечатся здесь.

— Здесь что, все больные?

— Я сказал бы, слишком здоровые.

— Тебя не поймешь. То больные, то здоровые. А по-моему, здесь не только лечатся, но еще и отрываются по полной программе. Ты как будто не знаешь, куда приехал. Это очень-очень модный и очень-очень дорогой курорт. В казино я, по-твоему, должна пойти в шортах и майке?

— Если все твое барахло собрать в одну кучу, то получится гора до самого неба. И если ты хотя бы десятую часть притащила сюда, то спать мне придется в коридоре.

— Ворчливый старый бурундук. Не понимаю, что тебе не нравится. То, что надеваешь один раз, уже невозможно надеть во второй, неужели непонятно? У меня все одноразовое, да. За исключением тебя. Ты у меня многоразовый, — и каким-то блатным движением схватила его за гениталии. До поры до времени вальяжная грубость ее ухваток скорее восхищала его. Вот только та самая пора охлаждения, похоже, уже наступила.

— Ты чего такой хмурый? — спросила она, забираясь в салон. — Может, чувствуешь себя виноватым перед женой?

— Прекрати молоть глупости. — Положив ей ладонь на затылок и легонько надавив — как омоновец арестанту, — он упрятал ее голову внутрь салона.

Юлька, разбросав колени, издала тяжелый, удрученный стон, томно выгнулась и откинула голову на спинку сиденья. Ее лицо приобрело сумрачно-неприступное выражение, но глаза то и дело скашивались на сидящего рядом Камлаева; было видно, что ей не терпится говорить, что она слишком долго томилась от невозможности поделиться и неспособности передать немудреные свои переживания последних дней. Ни одним из языков, несмотря на продолжительную муштру на чужбине, она так и не овладела, и здесь ей приходилось объясняться при помощи ужасающего волапюка, на смеси «английского и костромского», то и дело прибегая к посредству энергичных тычков и прочих невербальных средств, которыми изобиловал язык ее куда более красноречивого и внятно-доступного тела.

— Нет, ну эти часы мне совсем не нравятся, — сказала она, поднося к лицу и вертя так и эдак голую кисть. Смотрит так, как будто все никак не может поверить, что эта обезображенная циферблатом и браслетом рука принадлежит именно ей. — Ужас, ужас! Они это называют «хэппи спирит», переводится как «счастливый дух». — Каучуковый голубой ремень сияет лаком, и усыпанная брюликами спираль завивается, уходя в глубину небесного циферблата, как на дно таинственного омута, в пустоту бездонного колодца времени. — Я взяла их, потому что они подходят под цвет моих глаз. Поносила-поносила три недели и все время чувствую какой-то дискомфорт. Блин, ну какие же они скучные, тошнотные, безликие. Сейчас актуальны квадратные, рубленые формы. Квадратные часы показывают твердость характера, человек, который носит квадратные часы, уверен в себе и знает, чего он хочет. А я лично уверена в себе. Ну, а это что? Нет, ты только посмотри. — Она ткнула ему запястьем под самый нос. — Из-за этой вот змейки, которая заползает внутрь, я не могу увидеть стрелки. Что ты делаешь?!

— Это — крышка. Сдвигаешь ее в сторону и смотришь на стрелки. Сколько, ты говоришь, они у тебя? Безупречная элегантность. А какой тонкий вкус! Какое чутье! Какое дизайнерское решение! Правда, несколько неудобно — в практическом смысле…

— Да пошел ты! Вот свинья. Это надо же так настроение испортить. Только ты один и можешь так испортить настроение. Самый умный, да? Хочешь сказать: я — тупая, безмозглая овца?

— Ну, не говори глупостей.

— Не говори глупостей? Я же дура, я должна говорить глупости. Ну, конечно, все эти вещи не для меня, я ведь даже вилку с ножом правильно держать не умею. Не то что часы. Эти вещи только для избранных. Для таких, как ты. Для воспитанных, для хорошо образованных. Это ты такой умный, воспитанный, стильный, безупречный. У тебя — манеры. А я по сравнению с тобой деревенщина, быдло и в помойке себя нашла. А на самом деле чем ты меня лучше? Тем, что мамочка с трех лет тебя водила в Третьяковскую галерею? В ваш Большой театр гребаный? Конечно, у тебя ведь не было отца-алкоголика, твоя мать не пахала, как лошадь, на трех работах, не вертелась, как белка в колесе. Ты получал хорошее образование, тебя учили играть на скрипочке. Ты жил в своем уютном интеллигентском мирке, а я торговала бананами на рынке. Да, представь себе, я была торгашкой. И пока кое-кто прохлаждался, нам с матерью и братом приходилось выживать. Я даже в школу не могла ходить, потому что нам нужны были деньги. Моя жизнь состояла из ящиков и бананов. До сих пор не могу их видеть. Они снятся мне по ночам в кошмарах. Мне снится, что я возвращаюсь в ту нашу квартиру, забитую ящиками с эквадорскими бананами. И еще этот душный, сладковатый запах гнили. Каждый день в шесть утра мы с матерью вставали и ехали на базу за товаром. И зимой приходилось надевать по две пары шерстяных рейтуз, чтобы не замерзнуть. А потом мы приходили на рынок, и я стояла, стояла, стояла. Переставала чувствовать себя. Все смотрела в одну точку и в какой-то момент переставала верить в то, что я действительно существую. Этот грязный снег, эти люди, их ноги, бесконечные тысячи ног — в валенках, в различных сапогах. Я не видела лиц — одни только ноги. Заставляла себя думать хоть о чем-то. Интересно было думать и гадать, сколько стоит та или иная пара обуви. И еще толстомордые, противные тетки, в глазах у которых одна-единственная мысль — о том, как сэкономить свою несчастную трудовую копейку. Приходилось все время спорить, кричать. «Дайте мне пожелтее да поспелее», «Что вы гниль-то мне суете?» — и так без конца. И, конечно, все думают, что ты их обвесила. У меня была гирька дырявая, да. А как же ты хотел: не обманешь — не проживешь. А потом они, тетки, что делали — покупали бананы и уходили их взвешивать на контрольные весы. А потом возвращались, и я лаялась с ними до хрипоты. Мне всего тринадцать лет тогда было, представь себе. А потом четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… Я всю эту жизнь ненавидела — всех этих людей, у которых в глазах обреченность с рождения, всех этих прыщавых, лопоухих уродов, которые уходили в армию, а потом возвращались, женились, спивались или вкалывали всю жизнь на заводе. А больше всего я знаешь что ненавидела? Капроновые старые чулки, в которых хранился лук в туалете, на балконе. Зацепишь их ногтем, и они расходятся, появляются дырки. Понимаешь, вся жизнь была как эти самые чулки с репчатым луком. Трескучая, вонючая, пыльная. Невозможно было представить, что кто-то в этом мире занимается сексом. Ну, так, как показывали в кино. Красиво, с музыкой, со свечами. Просто спаривались и рожали ублюдочных, больных детей. Кто еще может получиться у родителей-алкоголиков и тупых дегенератов? У меня вот брат родился слабоумным — мычит и постоянно роняет слюни. За него все нужно было делать — и кормить его, и мыть, и убирать. Да нет, все нормально, он же наш, мы его не бросили.