Конец света отменяется - Кирилл Кащеев

– Пойдемте! – скомандовала она, стараясь за бодрым тоном спрятать малоприятные ощущения.

«Каникулы начались хуже некуда», – подумала Кисонька, распахивая дверь на площадку.

Не выдержав мрачной атмосферы, ребята помчались по ступенькам бегом – без чемоданов да вниз лестница не казалась такой уж страшной. Кисонька кинулась за ними – задерживаться рядом с Надеждой Петровной ей вовсе не хотелось. Вадькина мама теперь думает, что Кисонька только прикидывалась цивилизованным человеком, а сама дикая и кровожадная! Рядом с Надеждой Петровной остался гусь. Он не спешил догнать Катьку, словно общие попытки изобразить хорошее настроение его раздражали, а чинно вышагивал со ступеньки на ступеньку. Ляп-ляп – вьетнамки Вадькиной мамы, ляп-ляп – лапы гуся.

Гусь и мама отстали. За поворотом перил открылась площадка седьмого этажа. Один из соседей-бизнесменов протаскивал в дверь чемодан. Тот цеплялся колесиками за порожек, дверь, как и все в пансионате – со здоровенной прямоугольной дыркой вместо обычного матового стекла, – дергалась, как живая. И все норовила то прихлопнуть створкой, то ткнуть в спину обломанной ручкой, словно ей передалась враждебность директорши к покупателям и жильцам. Сосед уворачивался, пыхтел, кряхтел и, наконец, с шумным «фух!» выволок чемодан на площадку.

– Уезжаете? – бесцеремонно поинтересовалась Катька.

– Катерина! – безнадежно выдохнули Вадька у нее за спиной и Надежда Петровна наверху лестницы. Истребить Катькину бесцеремонность можно было, наверное, только вместе с самой Катькой.

Сосед только усмехнулся:

– С работой разобрались, а отдыхать тут невозможно. Так что можете забирать холодильник! – И отправился обратно в коридор, где его поджидал второй чемодан.

– Мам, они холодильник отдают! – задирая голову, заорала Катька – будто Надежда Петровна была на другом конце города.

Ее голос отозвался под потолком. По лестнице прокатился глухой, какой-то металлический вздох, будто вздохнул железный динозавр – и выдохнул клуб серой пыли. Лестницу накрыла тень.

Весь опыт схваток на татами, когда реагируешь даже не на приближающийся кулак противника, а на самое начало, первый намек на движение, действовал вместо Кисоньки. Девочка не стала поднимать голову, выясняя, что там вздыхает, пылит и откуда тень. Она прыгнула вниз по лестнице, ухватила Катьку за руку и заорала:

– Бежим!

Время стало тягучим, как жевательная резинка, а пространство размазанным, будто во сне. Отделанная унылым пластиком стена неслась мимо как пейзаж за окном поезда. Стоящий впереди на ступеньках Сева оборачивался к ним ме-е-едленно-ме-е-едленно. Кисонька успела отчетливо разглядеть на его лице сперва раздражение: дескать, ну что ты опять кричишь? А потом запредельный ужас. Выяснять, что за кошмар их настигает, Кисонька не стала. Она врезалась в Севу, они рухнули на ступеньки и кубарем покатились вниз.

Клубок из трех тел рухнул на площадку и врезался в дверь коридора. Створка распахнулась. С хриплым воплем Кисонька метнулась через порог. Под руку ей попались Катькины волосы – рывок! Быстрее! Второй рукой она вцепилась в ворот Севиной футболки – скорей! То ли ползком, то ли прыжком они вкатились в коридор седьмого этажа. Отчаянным скачком вслед за ними влетели Мурка и Вадька.

Грянул гром.

Пол под Кисонькой зашелся мелкой дрожью и пополз в сторону. Металлическая громада холодильника ухнула на первый пролет лестницы – затрещали размолотые в щепки перила. Посыпались отколовшиеся куски бетона. Вращаясь, словно фрисби, над лестницей пронеслась оторванная железная дверца, врезалась в окно площадки и застряла в проеме. Холодильник медленно, как подстреленный слон, завалился набок – и перевалился на нижний пролет лестницы, с грохотом заскользил по ступенькам, стремительно надвигаясь на коридор, где укрылись беглецы.

Кисонька заорала – серая металлическая стена со скоростью курьерского поезда мчалась прямо на нее! Девушка заелозила ногами, пытаясь забиться в глубь коридора. Холодильник врезался в дверной проем. Здание содрогнулось снова. Затрещал, лопаясь, пластик на стенах, осколки штукатурки летели во все стороны. Выбитые двери рухнули на Кисоньку.

Свернувшись в тугой калачик, девочка лежала у стены. Свалившаяся сверху дверь придавила ее к полу, возле самого лица торчала иззубренная щепка. Кисонька пошевелилась – мелкая кирпичная крошка, еще какой-то мусор посыпался с волос. Извиваясь как змея, она выползла из-под двери. Рядом со стонами поднимались остальные: Мурка, Вадька, Севка, Катька… Вжавшийся в угол сосед снизу отнял руки от лица и сдавленно выдохнул:

– Что… это было?

Холодильник лежал поперек изувеченного дверного проема. Деревянные косяки были смяты и топорщились во все стороны острыми щепками, верхнюю притолоку выбило полностью. А дальше открывался вид на лестницу с разбитыми ступеньками и размолоченными перилами.

И вот тогда Катька закричала:

– Мам-а-а! – и рванула к дверному проему, пытаясь перепрыгнуть через перекрывший проход холодильник.

– Нет! Катя, нет! – Кисонька сгребла девчонку в охапку, прижала к себе. Потому что Надежда Петровна осталась там, на лестнице. Потому что… Катька не должна это видеть!

– Пусти меня, там мама! – Катькины кулачки замолотили Кисоньку по плечам. Вадька уже подтянулся, перемахнул холодильник и рванул вверх по лестнице. Скрылся за поворотом… И оттуда снова донесся крик!

Катька ужом вывернулась из Кисонькиного захвата, вскочила на холодильник и кинулась следом за братом. Кисонька помчалась за ней: кирпичная крошка хрустела под ногами, сзади топотали Сева и Мурка. Почти догнав малую, Кисонька свернула следом за поворотом перил… И замерла, тяжело дыша, неспособная оторвать взгляд от открывшегося зрелища.

На стене, распластав крылья, висел Евлампий Харлампиевич – в буквальном смысле слова висел, будто его прилепили скотчем. Из-под широко распахнутых крыльев гуся торчали человеческие ноги. Женские. Во вьетнамках.

Гусь покосился на застывших внизу пролета ребят… и шлепнулся на ступеньки, точно силы враз покинули его. Взглядам ребят открылась Надежда Петровна. Она стояла, прижавшись к стене, и лицо у нее было серым, как пластик.

– Он… Гусь… Меня толкнул… И прижал… А оно… Мимо… – сквозь перехваченное горло выдавила женщина, отлепилась от стены и глянула вниз, на валяющийся поперек площадки холодильник. Содрогнулась. – Евлампий Харлампиевич, ты… мне жизнь спас, – она плюхнулась на ступеньки рядом с гусем и обняла его за тонкую гибкую шею.

– Мама! Мамочка! – Катька и Вадька налетели на нее с двух сторон, вцепились, как клещи, обхватили.

– Вадька, у тебя кровь на руке! – воскликнула Надежда Петровна.

– Ничего, это ничего, мам, ничего… – бормотал Вадька, прижимаясь к маминому плечу лицом.

Из коридора верхнего этажа послышался истошный скрип… дверь открылась… и на площадке невесть откуда, словно и впрямь материализовавшийся призрак пансионата, возник дядька с пронзительно-красным носом. Тот самый, что встречал их утром у ворот. С изумлением уставился на изувеченную лестницу и сидящих на ней людей. И гуся.