Я хотел убить небо - Жиль Пари

– А сейчас он уже не пьёт? – спросил я, потому что вспомнил о маме, которая после пива всегда кричала на меня, а то и что похуже.

– Только один бокал вечером, после работы, я ему сам и наливаю, на донышке, безо льда.

– Может, он пьёт тайком, как бородатый Мишель, он иногда оставляет нас в лесу, чтобы отойти «по зову природы». Однажды я за ним проследил и увидел, как выглядит этот его зов природы: как банка пива. Да если бы я даже за ним и не следил, достаточно принюхаться, когда он разговаривает. Так воняет, что мухи дохнут на лету.

– Нет, точно не пьёт, я сам лично прячу бутылку, а Дюгомье делает то же самое на работе, и иногда папа говорит, что мы над ним смеёмся у него за спиной, но это не так, мы о нём заботимся. Мы больше не хотим видеть его несчастным.

– Ты очень храбрый, – задумчиво произнесла Камилла. – Когда мой папа бывал дома, он пил чаще из бутылки, чем из стакана. Мама от этого ужасно злилась. Она запиралась в спальне, и требовала, чтобы он спал на диване в гостиной, и всё время кричала на него – про то, как у неё могла бы быть совсем другая жизнь, если бы она вышла замуж за другого. Она не пыталась прятать от него бутылки. Лично мне кажется, что это ему надо было жениться на другой. Он-то злым не был. А мама иногда становилась похожей на свою сестру-ведьму. Хоть она и штопала сердца одиноких мужчин и работала днём и ночью, её иглы приносили добро только другим. Она никогда не была довольна своей судьбой и винила в этом папу. Она видела хорошо сшитую одежду и, когда чинила её, представляла себе, что носит такую же. Каждую секунду она мечтала о другой жизни, а свою собственную проживать даже не пыталась. Со мной она обращалась хорошо – думаю, она меня по-своему любила, но она никогда не умела меня приласкать: проведёт только по щеке ладонью или коснётся плеча, как будто бабочка крылом. Это я всегда сама к ней подходила. Садилась к ней на колени, чтобы она меня приласкала, тогда бабочка садилась мне на лоб, и я слышала: «Иди выпей молока, маме нужно работать», вот и всё.

– Твоя мама и ночью работала? – спросил Виктор.

– Да, вообще без перерыва, но по ночам она не пользовалась швейной машинкой – только пальцами и языком.

– С мужчинами, что ли?

– Да, наверное, это снимало с неё напряжение, как гимнастика.

– Папа знал одну такую женщину, она как-то попала к ним за решётку. Однажды они с Дюгомье о ней разговаривали. Папа всё никак не мог понять, зачем она так живёт. Называл её «женщиной тяжёлой судьбы». Он продержал её всего одну ночь, отпустил и попросил больше не появляться в наших краях.

– Маму никогда не сажали в тюрьму. И, судя по довольным лицам месье, она делала им только хорошее.

– И всё-таки твоя мама была «женщиной тяжёлой судьбы».

– Это да, она всё время повторяла, что ей не повезло в жизни.

– А моя этого не говорила, но судьба у неё тоже была не очень – ну, знаете, с больной ногой, и со всеми этими банками пива, и когда разговариваешь всё время только с телевизором, и одежда грязная, и меня она била ни за что, и у меня потом на щеке долго оставался отпечаток её ладони, но зато она готовила вкусное пюре, и иногда мы с ней здорово смеялись, когда смотрели телевизор.

– Тук-тук! – сказал Реймон, он появился на пороге в соломенной шляпе, садовом фартуке и с большими ножницами в руках. – Вы решили весь день просидеть в доме? Там такое солнце! Может, прогуляемся все вместе?

И мы сказали «да», потому что ему явно было приятно, что мы все – полностью в его распоряжении.

Мы шагали через поля, мягкая земля липла к подошвам, и после очередного поворота мы вышли на дорогу, которая была мне хорошо знакома.

Думаю, Реймон привёл нас туда не нарочно, судя по его лицу.

Было очень странно снова увидеть свой дом.

Трава сильно разрослась, и окно в кухне было разбито, может, это соседский мальчик швырнул туда камень, а может, ветер стучал в стекло слишком сильно, потому что никто ему не открывал.

Я захотел войти внутрь и показать Камилле свою комнату, но Реймон положил руку мне на плечо и сказал: «Туда нельзя входить, это запрещено», и показал бумажную ленту и огромный замок, который висел на двери.

– А в люк на заднем дворе тоже запрещено залезать?

– Какой ещё люк, малыш?

– Пойдём, я покажу. Я залезал в него, когда мама отправляла меня за консервами.

– Ладно, но только ненадолго, – кивнул Реймон.

Мы пошли через заросли травы за дом, я поднял крышку люка, и мы стали спускаться в темноту, и Виктор чуть не подпрыгивал от волнения.

– Прямо как в «Индиане Джонсе», – сказал он.

Камилла держала меня за руку, а Реймон сказал: «Дети, осторожно, не упадите», как будто мы только и мечтали, как бы переломать себе ноги.

Пахло там не очень хорошо из-за протухших фруктов и овощей.

Мы поднялись по лестнице в кухню, и там на полу лежали осколки стекла, под потолком тянулась паутина, и в луче солнца кружилась пыль. Камилла и Виктор вскрикнули, увидев маленькую дохлую мышку, и мы полезли ко мне в комнату, там пахло очень странно, поэтому я открыл ставни и увидел соседского мальчика, который смотрел на нас со своего двора.

– Что это за мальчик там на свинье? – спросила Камилла.

– Да так, один тип, который боится всех, кроме своего отца и свиней.

Я помахал ему, и, как ни странно, он помахал мне в ответ.

– Как его зовут? – спросила Камилла.

– Натан. Однажды мне было грустно, и мама сказала, что мне очень повезло. «Ты посмотри на этого рыжего мальчишку, вечно грязный и вонючий, носит отцовскую одежду, подвязывает штаны верёвкой, чтобы не спадали, а футболку ему отец стирает под краном. Они мыла сроду не видели, свитер весь в комьях грязи и изъеден молью, а ноги босые зимой и летом. Ты-то хотя бы немного похож на нормального человека. Благодаря мне ты чистый, у тебя есть рубашки нужного размера, ты ходишь в школу, и, даже если ты там ничему не научишься, по крайней мере ты при деле. Сытый, чистый и есть где жить, а знаешь, сколько детей спят под мостами, если, конечно, они вообще когда-нибудь спят и если у них есть мост, чтобы под ним можно было поспать».

– Я же сказал недолго, Кабачок! – крикнул нам Реймон.

И мы ушли. На пороге я всё-таки оглянулся и увидел, что Натан мне улыбается, и у меня сжалось сердце.

Я никогда раньше не видел, чтобы он улыбался кому-нибудь ещё, кроме свиней.

Реймон отправил нас в душ, потому что мы были все грязные с ног до головы – и одежда, и лица, и руки. Потом мы надели чистую одежду и щедро побрызгались туалетной водой Реймона.

И играли в «Нинтендо» Виктора.

– Дети, к столу! – объявил Реймон и улыбнулся так, что было видно: он одинаково рад всем нам троим.

Мы ели помидоры с петрушкой из огорода, и курицу с пюре, и клубнику со сливками, и всё это оставило следы на футболке Виктора, который ел руками, как Беатриса.