Камера смертника - Борис Рудаков

И вот с этим грузом на плечах (а не за плечами, заметьте) я вам говорю – рождаемся мы все одинаковыми, а разными нас делает окружающий мир, в котором мы растем и живем. А этот мир, между прочим, населяют люди: вы, я, он… Сначала мы не пропускаем в дверях женщину, потом равнодушно смотрим на нищего калеку, потом нам наплевать, как два пьяных хулигана дубасят постороннего человека. А потом равнодушно смотрим на убийство. Добрыми бывают те, кого добрыми воспитали родители дома, кому попались добрые учителя в школе, добрые начальники и коллеги на работе. Вы вот считаете себя тем самым добрым человеком, которыми должны быть все вокруг? Или вы из тех, кто является сторонником очищения земли от всяких… кто вам лично не нравится? Это мы уже проходили. По истории.

«Вера Павловна». Господа, господа! Ну нельзя же так, нельзя же кидаться из крайности в крайность. Или всеобъемлющая любовь, или предельная нетерпимость. Ведь должен же быть в мире баланс. Баланс добра и необходимого зла. Зло потому и существует в природе, чтобы человек не превратился в овощ. Цинично, конечно, вспоминать про щуку, которая нужна, чтобы караси не дремали, но это ведь диалектика природы. Если мы будем добренькими, то нас сожрут те самые вурдалаки и вампиры. Создайте им тепличные условия в колониях, и о каком раскаянии пойдет речь? Покаяние всегда приходит через страдания. Я в этом убеждена.

И опять утро, и опять я на спецучастке для содержания осужденных к пожизненному заключению. Скоро подъем, скоро я увижу во второй уже раз угрюмые, потухшие, безразличные, заискивающе бегающие и откровенно бессмысленные глаза. Всякие, разные… От этих глаз, от обстановки общего напряжения становится тяжко на душе. Как вчера отец Василий выразился – «тяжек там воздух». И когда вспоминаешь, за что сюда собрали их всех, когда вспоминаешь самые главные пункты инструкции, особенно тот, запрещающий поворачиваться к заключенным спиной, то становится просто страшно.

Где-то глубоко в душе нет-нет да и шевельнется маленький перепуганный червячок-обыватель. Чего мучиться-то, чего трястись? Уничтожить весь этот гадючник разом, и все. И живи потом не боясь… не боясь поворачиваться спиной. Но с червячками общество научилось бороться, и большинство людей – тоже. И если на его перепуганные писки не обращать внимания, то можно услышать и тревожный гул, который раздается оттуда же, из глубины души.

Я его ощущать и слышать стал не сразу. Но когда прислушался к себе, когда полез в Интернет, то понял, что это большая проблема. Проблема не государства, не юридическая проблема, не политический акт. Это проблема каждого отдельно взятого человека, морально-этическая, ибо по морали отдельных людей мы и судим о морали общества в целом. Это проблема, потому что нет единодушного мнения, потому что одна часть общества требует казнить, казнить и казнить, а другая – протестует и считает, что нет у нас права отнимать жизнь. Последнее радует, потому что это признак возрождения духовности. Но есть и третья часть, которой глубоко наплевать, что там с ними делают. Стреляют их или гноят в камерах до конца дней своих. Главное, что общество от них ограждено. И вот это пугает больше всего, потому что это – брезгливое равнодушие, мнение не людей, а того самого червячка-обывателя, который разросся до огромных размеров, завладел разумом, сожрал внутри человека все, что делало его добрым, человеколюбивым, милосердным.

И я стоял у стенки, ходил по пятам за контролерами, торчал у перил на смотровой площадке над прогулочным двориком. И смотрел на них. Честно скажу, я пытался вызвать в себе жалость, полюбить их как себе подобных, но заблудших. Но видел я перед собой только нечто омерзительное, шевелящееся, не так давно стряхнувшее с лап и клыков чужую кровь и плоть, утробно урчащее и переваривающее пожранное. Не мог я отстраненно думать о жертвах и о преступниках. А когда для проверки своего морального состояния я представил в руках автомат, то понял, что готов сам стрелять в них, уничтожать их. Помнится, я тогда с удивлением посмотрел на свои ладони, в которых ничего не было.

Тогда я отправился к стене корпуса, где углом стояли две лавки и был вкопан бак под окурки – стандартная курилка. Я смолил сигарету за сигаретой и ходил кругами, я не мог сидеть, мои руки ни на секунду не оставались в покое. Вот она, проблема! Не там, за проволокой, решеткой и стальными дверями. Она здесь, она нервно курит, мучается, психует и нарезает круги вокруг урны с окурками. Это я, не созревший духовно, не выросший до размеров человека высокой морали. Это я готов уничтожать их, злорадствующий, что они страдают физически и душевно, а не просто умерли. Это мне плевать на то, что психически страдают те, кто их тут охраняет. Это мне плевать на причины, которые сделали из обычного человека убийцу, маньяка, насильника.

И когда я немного разложил в своей голове все по полочкам, то уселся и стал думать. Я смотрю на них третий день, а инспекторы-контролеры смотрят годами, а про отца Василия я вообще молчу. Может, не надо смотреть на оболочку, а копнуть глубже? Надо еще поговорить с ребятамииз дежурной смены. И с теми заключенными, про которых сказал отец Василий. Не зря ведь он посоветовал.

А ведь как раскусил-то меня вчера старый священник! Как он сказал? «Сам мог на их месте оказаться, только обстоятельства не сложились»? Гордыня, агрессивность. Да, я себя ставлю выше их, я их презираю, а отец Василий считает их за людей. Да еще за людей, заслуживающих сострадания, милосердия, любви, потому что они такие же творения божие, как и все мы остальные. А я готов давить их. Потому что я нетерпим, потому что я, честно говоря, не дурак подраться. И дрался в жизни не раз. И в любой из драк мог… Вот так-то!

Артур, так назовем парня, был самым молодым в смене. И был он большим любителем почитать, поговорить о прочитанном, вообще имел склонность к философии. И я не перебивал его, с интересом слушал точку зрения относительно молодого человека, который несколько лет общается, контактирует вплотную со смертниками. Вещи он говорил интересные, хотя суждения его были несколько инфантильными.

– И еще. Вот вы говорите о западных тюрьмах, о западной гуманности. А, интересно, как бы сейчас отнеслись гражданеВеликобритании к предложению заменить смертную казнь Джеку-Потрошителю пожизненным заключением? – Я промолчал, давая возможность Артуру самому ответить на этот вопрос. Однако парень блистал не столько выводами, сколько констатацией фактов, полагая, что они сами по себе многое значат и о многом говорят. – Я считаю, что вопрос о смертной казни вообще выходит за пределы человеческой морали. Можно ли считать людьми тех особей, которые наслаждаются, расчленяя себе подобных? Может, именно истребление таких индивидуумов и есть один из биологических законов сохранения популяции. Ведь, по-моему, это уже не люди. Не потому, что они за время пребывания у нас потеряли человеческий облик, а потому, что совершили преступление, не имея этого облика.

– Тогда бы в обществе сразу заметили, что они отличаются, что они опасны, – возразил я. – Чикатило вон ни у кого много лет не вызывал подозрений, а ведь вурдалак настоящий.

Очень интересный разговор у меня произошел с начальником дежурной смены. Хотя бы потому, что он оперировал местной статистикой и видел ситуацию немного со стороны. Какой-никакой, а начальник.