Дорога на Мачу-Пикчу - Николай Дежнев

В полной растерянности я опустился на единственный стул и закурил. Надо же было тащиться в такую даль, чтобы найти выжившую из ума старуху с сыном алкоголиком и слушать их пьяные бредни! В косо падавшем свете танцевали пылинки, бивший в нос запах затхлости мешал дышать. Я сидел, забавляясь зажигалкой, и не знал что теперь делать, как вдруг заметил, что язычок пламени склоняется набок, словно его куда-то тянет. Ничего удивительного в этом, конечно, не было, дом старый, по нему должны гулять сквозняки, но меня это заинтересовало. Неся перед собой зажигалку, я двинулся в указанном направлении и обнаружил между кирпичной кладкой печки и перегородкой незамеченный раньше узкий проход. В конце его, насколько можно было видеть, находилась маленькая, запертая на щеколду дверь. Дверь?.. Странно! Откуда здесь дверь? Если она куда-то и вела, то только на улицу, я же обходил дом вокруг и прекрасно помню, что смотревшая на речку стена была глухой, в ней и окна-то не было…

Впрочем, мог ли я полагаться на свою память после выпавших на мою долю треволнений и бессонной ночи?.. С трудом протиснувшись в конец прохода, я изловчился и отодвинул задвижку. Дверь бесшумно отворилась, но ничего нового, а тем более неожиданного я не увидел. Как и можно было ожидать, передо мной лежал уходивший вниз к воде склон, правда самой речки видно не было, ее, как и прежде, скрывал туман. За то время, что я пробыл в доме, он сгустился и приобрел какой-то желтоватый оттенок, напомнив мне виденную в детстве пропитанную йодом вату. День между тем начинал разогреваться, сквозь пелену истончившихся облаков размытым пятном показалось солнце. Клубившееся в его рассеянном свете марево переливалось всеми цветами радуги и я пожалел, что не захватил с собой камеру.

Спешить было некуда, возвращаться в Москву не хотелось. Если меня что-то там и ждало, то исключительно проблемы и неприятности. По Кольке с Тимофевной я тоже не успел соскучиться, поэтому решил посидеть на берегу и хоть немного отдохнуть перед дальней дорогой. Можно же, в конце концов, почувствовать себя белым человеком и расслабиться, — рассуждал я лениво, предвкушая как растянусь где нибудь на сухом месте и сладко вздремну. Спрыгнул на землю и побрел вниз по поросшему кое — где кустарником склону. Ноги на песке скользили и разъезжались, чтобы не скатиться кубарем я хватался за чахлую растительность, которая оставалась у меня в руках. По мере приближения к реке туман сгущался, а воздух становился все теплее и теплее. Может быть наступило, наконец, бабье лето, — потянул я с себя спортивную куртку, удивляясь тому, что противоположный берег речки все не показывается из желтой мглы. Зато у кромки воды проступили контуры полуразвалившегося сарая и сложенные у его стены штабельком почерневшие от времени доски. Здесь же валялось отполированное непогодой добела бревно. Второе, с которого не успела еще сойти кора, лежало на мелководье полузатопленным. На него и на полоску пляжа накатывались медленные, показавшиеся мне тягучими волны.

Под стать им неспешно текли и мои мысли. Сняв тенниску, я растянулся в изнеможении на оказавшейся неожиданно теплой земле. Вот она минута блаженства, думал я, смежив веки, когда можно ни о чем не беспокоиться, а только чувствовать, что жив и, несмотря ни на что, хочешь жить. Зачем куда-то рваться, зачем суетиться, когда счастье рядом, а смысл жизни в том, чтобы получать от этого нелепого процесса удовольствие. Сладкий, сулящий отдохновение сон принял меня в свои объятия и понес, убаюкивая, в волшебную даль. Я уже шел лесной, усыпанной хвоей тропинкой, как ходил тысячу раз в детстве, и ждал, что вот вот за стволами сосен блеснет гладь Москва реки. С этого места она шла под гору и уже можно было на ходу снимать рубашку, потом скидывать сандалии, чтобы, не теряя времени, броситься в прохладную воду. Узловатые корни под ногами впивались в землю хищными лапами. Мама сжимала мою руку, не давая сорваться с места… как вдруг, ни с того, ни с сего, толкнула в плечо. Да так сильно, что я чуть не полетел на землю! Потом еще и еще! Изумлению моему не было предела. Зачем? Никогда в жизни она так не поступала!..

Нежная ткань сновидения начала бледнеть и распадаться. Не понимая, что происходит, я, тем не менее, цеплялся за нее, я стремился ее удержать, но тщетно: кто-то настырный не желал оставить меня в покое…

Все еще плохо соображая, где нахожусь, я открыл глаза. Небо над головой было удивительно низким, будто нависший над землей, требующий побелки потолок. Я лежал на песке неподалеку от дощатого, полуразвалившегося сарая и смотрел на едва различимый за облаками диск солнца, но боковым зрением!.. Я поспешил закрыть глаза. Почему, собственно, я должен видеть то, что видеть не хочу? Не желаю, и все тут! Мало ли что может присниться, что ж, теперь во все это верить! Так и раньше бывало, еще в детстве, явится во сне что-то страшное, а я с силой зажмурюсь и кошмар исчезает. А еще можно попробовать уповать на Создателя! Лежать, смежив веки, и читать молитву, беда только в том, что толком я ни одной не знаю. Но и это не страшно, знакомый священник говорил, можно своими словами. Господи, — взмолился я, — войди в мое положение…

Полученный на этот раз пинок был такой силы, что я поневоле сел и принялся озираться по сторонам… чтобы не видеть находившегося непосредственно перед моим носом. Впрочем, ничего особенно ужасного там не происходило, если не считать уставившегося на меня нос к носу огромного крокодила! Не происходило — крокодило, это же рифма, — отметил я про себя, — ее можно где-то использовать, если… если, конечно, меня вылечат. Галлюцинации теперь, я слышал, успешно пользуют электричеством, а медицина двигается вперед семимильными шагами так быстро, что наша несчастная страна за ней не успевает. Но с головой у меня, воля ваша, творится что-то неладное! О том, чтобы поверить в реальность большого и зубастого, речь, конечно, не идет… но как в таком случае относиться к боли в боку? Ее, даже если очень захотеть, к фантомным болям не причислишь. Не бывает фантомных синяков под глазом, это противоречит законам природы!

Если же предположить на секундочку, что крокодил реален — можем же мы с точки зрения науки сделать такое допущение — то, что за нелепая судьба быть съеденным в расцвете сил в сердце России! Время между тем остановилось. Хватая ртом воздух, я наблюдал, как на глазах аллигатора наворачиваются крупные слезы. Он явно готовился меня сожрать, что в сложившихся обстоятельствах следовало считать актом милосердия, правда оставалось непонятным, зачем надо было человека предварительно будить. Вытянутое вперед, плоское рыло было так близко, что я чувствовал на себе дыхание чудовища. По странной логике критических моментов мне вдруг вспомнилась газетная статья о выпущенных в российские реки пираньях, но аллигаторы!..

Однако зверюга не только не делал попыток распахнуть зубастую пасть, но как-то даже попятился и… провалиться мне на этом месте, если он не улыбался! Понимая умом абсурдность такого предположения, я, тем не менее, готов был поклясться, что так на самом деле все и обстояло. Более того, улыбка крокодила представлялась мне где-то даже застенчивой. Мимику кайманов я, конечно, не изучал и полжизни на это не положил, но такие вещи чувствуются интуитивно.

Что ж до крокодила, то он склонил огромную голову набок и глубоким, чуть хрипловатым баритоном произнес: