Дорога на Мачу-Пикчу - Николай Дежнев

— В том-то и дело, что в руках держал! — отрезал я, ставя таким образом своих собутыльников перед фактом.

Опечалился?.. Нет, Тимофевна, тут не печаль, тут куда как хуже! Впрочем, что касается жены, то близко к тексту, хотя с красавцем — спасибо тебе на добром слове — немного погорячилась. Хреново все выходит, если даже местные ничего о моем наследстве не слышали. Тут и сельсовет не поможет, придется тащиться в районный центр, а то и в областной, и выяснять там. Без бумаг со мной никто разговаривать не будет — они и с бумагами-то не разговаривают — значит опять давать взятки и при этом еще упрашивать. Вечная наша российская тягомотина, а время уходит!

Николай, добрая душа, пододвинул ко мне налитую до краев граненую стопку:

— Выпей, Глебань, взбодрись! Раз документик справный, то и дом найдется. Только учти, цена ему в базарный день ломаный грош, так что стоит ли искать? Стоял бы в городе, можно было бы продать, а в нашем захолустье кто его купит? Вон, племянники Захара на том краю деревни, — повернулся он к матери, — бобыля, что с тобой хороводился, третий год объяву в газету дают…

— Скажешь тоже: «хороводился»! — передразнила сына Тимофевна и нахмурилась: — Слышь, Кольк, а не продала ли евоному дяде свою хибару Зеленцова?.. Хотя нет, нонешним летом к ней родственнички наезжали, цельный табор…

Перепутать невозможно, соображал я, слушая вполуха их разговор, в свидетельстве на дом черным по белому стояло: деревня Соловьиха. Я тогда еще подумал, что никогда раньше названия такого не слышал. И район совпадает, и область. Нет, никакой ошибки здесь нет. Тем временем Колька с матерью закончили перебирать односельчан и все без результата. Старуха даже пригорюнилась, подперла морщинистую щеку кулаком, как вдруг оживилась:

— А помнишь, летошним годом ты привозил из района землемеров?..

Посмотрела на сына испытующе, с прищуром. Тот аж взвился. Незамысловатый, казалось бы, вопрос привел его в крайнее возбуждение:

— Акстись, мать, сама подумай, что воротишь! — замахал он на старуху руками. — И не летошним, а годов пять как… — обратился ко мне, словно ища поддержки: — Когда дядька твой дом купил?

— Откуда мне знать? — пожал я плечами. — Дату на документах не запомнил…

Да и какая разница, когда старику стукнула в голову моча приобрести в этой глухомани недвижимость. Однако Колька воспринял мои слова как аргумент в свою пользу:

— Во, видишь! А ты говоришь…

— Погоди, не балабонь! — осадила его Тимофевна и, что удивительно, Колька тут же сбавил обороты. Перестав напирать на голос, он обратился к скрытой от меня, но понятной им обоим логике: — Они ж крутились вокруг дома на выселках!..

Сказано это было так, как если бы служило последним, убойным в их препирательстве аргументом, но старуха уже перешла в наступление:

— Нет, ты скажи, привозил землемеров или не привозил?

— Ну, привозил! — неохотно согласился Николай и недовольно надулся.

— То-то же! — с видом триумфатора обратилась в мою сторону Тимофевна: — Если есть здесь, милок, твой дом, то только тот, что стоит за околицей, — помялась. — Не знаю, как и сказать-то, странный он, ентот дом, странный и страшный, люди давно его сторонятся…

Сердце мое екнуло, я насторожился. Бывает так, ничего еще толком не знаешь, а уже уверен в правильности догадки. Слова старухи удивительно соответствовали тому, что со мной происходило. В них была интрига и обещание разгадки, и окружавшая меня последние сутки таинственность. Да и не мог старик, с его вечной скрытностью, купить нечто обыкновенное, не в его это было духе.

Разобиженный Колька выразил свое несогласие с матерью шипением:

— Сторонятся!.. Проклятье на этом доме, вот что! Ты расскажи Глебу, расскажи, ему будет интересно…

Тимофевна кобениться не стала, но, как опытная сказительница, повествование повела издалека:

— Я еще в девках бегала, — утерла она концом головного платка влажный рот, — а дом на выселках уже стоял заколоченный и за ним тянулась дурная слава. Когда он был построен никто толком не знает, но бабка моя сказывала, будто бы еще при Петре — батюшке приехал в Соловьиху один купец. Что его сюды привело — неизвестно, только жил он раньше в городе, где вместо улиц текут реки. Высокий такой, из себя видный, с густой курчавой бородой, — продолжала старуха, получая видимое удовольствие от импровизации. — Он дом и поставил. Только прожил в нем недолго, беда приключилась. Пошла однажды жена его, красавица писаная, купаться, а назад не вернулась. Искали ее всей деревней, но так и не нашли. И вот что странно: речка у нас спокойная, неширокая, утонуть негде, а и утонешь, никуда не унесет, а ее нигде нет. День проходит, неделя, месяц, запил купец, затосковал. Что ни ночь, слышится ему голос. Звала его лебедушка, да так настойчиво, так печально, что собаки по дворам воем выли и под лавки забивались. Звала, звала… — бабка выдержала драматическую паузу, — и дозвалась! Спать перестал, ходил черен с лица, а через полгода и сам пропал, как никогда и не жил…

Тимофевна покивала скорбно головой и очень естественно, словно это органично входило в повествование, опрокинула в беззубый рот стопку.

Колька слушал ее с кривой усмешечкой:

— У нас, когда в армии служил, был такой же случай! Старшина Зятьков пошел в город и пропал с концами. Всем батальоном искали и не нашли, а через неделю он обнаружился в одном исподнем в женском общежитии строительного техникума…

Я не выдержал, засмеялся. Тимофевна сына шуганула:

— Не понимаешь, дурень, так хоть не лезь со своими прибаутками! Сгинул мужик с концами, никто его с той поры не видел… — продолжала уже напевно, все больше входя во вкус: — А еще было дело при французе…

Я невольно напрягся. В памяти всплыло мясистое лицо и мощный лысый череп, на меня глянули в упор маленькие, буравчиками, глазки:

— При французе?..

— Ну да, когда он Москву спалил! — охотно пояснила Тимофевна. — Приехал будто бы к нам по своей надобности боевой офицер. Весь израненный, грудь в орденах, через всю щеку страшный шрам от удара сабли. А дом тогда уже пустовал. Предупреждали его, пытались отсоветовать, а гусару все нипочем, только смеется. Картечи, говорит, не боялся, так неужто испугаюсь нечистой силы! Ну, живет себе, поживает, с девками шашни водит, только стали подмечать, что не видать его что-то и света по ночам в комнатах нет… — чтобы подчеркнуть драматизм момента, старушка коснулась моей руки. — Темно в доме, как в преисподней! Целую неделю зайти не решались, наконец нашлись смельчаки, отворили дверь, а там один кивер на столе лежит, и никого!

Колька видимым образом крепился, но и на этот раз не смог не встрять:

— Ладно тебе, маманя, байки-то травить! Сама говоришь, с девками путался, а как увидел к чему все идет, прыг на коня и поминай, как звали. Дело известное, ты про то, что сама помнишь расскажи…

Поднявшись на ноги, он снял с лампы стеклянный колпак и взялся за ножницы: