Рабыня моды - Ребекка Кэмпбелл

Крутые бедра, словно корабли.

Путь сонный проладактль я океане —

Небрежны, равнодушия полны.

Подобно взгляду старой обезьяны.

Спросонья за конфетой тянет руку

С улыбкою пресыщенной и сладкой…

Так зайца видит в сладостном испуге

Во сне, должно быть, старая собака…

Закованная в антицеллюлитный

Костюм, она сознанием далёко…

Нас разделяет кожа — как обидно! —

Суровая, как шкура носорога…

Купить в Париже лучшее на свете,

В пьянящем темном кружеве, белье…

Ах, шелохнулась.

Кто же не заметит? Она — совсем моя, а я — ее![11]

Ну и что бы вы сказали или сделали, прочитав такое? Я разорвала лист на мелкие кусочки и выбросила их в мусорное ведро. Потом высыпала из ведра на деревянный пол кухни и растоптала.

— Кэти, что случилось? — жалобно спросил Людо. — Тебе не понравилась стихотворная форма? Но сейчас она снова становится популярной, особенно если наполнить ее образами. Вот почему я использовал плавающую рифму и асимметричные строфы. Или тебе просто больше нравятся сонеты Петрарки, а не Шекспира? Я считаю, что на английском языке невозможно написать сонет в стиле Петрарки, ведь у нас по сравнению с итальянцами гораздо меньше рифмующихся слов, и поэтому все получается неестественным.

—Людо, ради Бога, разве ты не понимаешь? Ты ведь всему миру рассказал, какая я страшная и толстая! Похожа на старую собаку, носорога или еще черт знает кого! Что подумают люди? Ты негодяй, настоящий мерзавец, ненавижу тебя!

— Но, дорогая, ведь никто из твоих знакомых и не слышал об этом журнале. Его читают примерно четыреста человек, и ты можешь не сомневаться — они никак не связаны с модой. В любом случае, дорогая, это всего лишь стихотворение. Произведение, не имеющее никакого отношения к реальности. Оно не про тебя. Оно могло быть про кого угодно или ни про кого вообще.

— Людо! — прервала его я.

— Да?

— Будь добр, забери свой сонет в стиле Шекспира, эти асимметричные строфы, и свой… размером как у гориллы… и засунь всю эту чертову глупость в любую рифму на твой выбор, плавающую или какую угодно.

Затем я отправилась спать, ясно дав понять Людо, что не хочу видеть его рядом с собой в постели.

Итак, теперь вы знаете начало моей истории. Я раскрыла вам душу: меня преследовало смутное ощущение неудовлетворенности, и поэтому все больше хотелось расслабиться в последний раз перед тем, как, свернувшись клубком, как кошка, погрузиться в спокойную и не богатую событиями семейную жизнь. Пенни постоянно действовала мне на нервы, и от этого у меня появилось ощущение, что я, несомненно, имею моральное право на любой нелояльный поступок. Появление в моей жизни обаятельного Лайама давало мне шанс реализовать задуманное, а недавняя история со стихотворением Людо оставила на душе горький осадок, который подталкивал меня к действию.

Ни одно из этих обстоятельств само по себе не позволило бы мне сделать то, что я сделала. Я часто думаю о том, как все могло обернуться, если бы я избежала в тот день поездки на склад или не встретила там Лайама. Или если бы этот чертов «Лондонский поэтический вестник» отказался печатать паршивое сочинение Людо, или Пенни не была бы такой стервой? Не стану утверждать, что тогда за мое поведение меня причислили бы к лику блаженных и дамы из Перу поверили, что именно я излечила их от бородавок и нерегулярных месячных, а паломники приезжали бы в Ист-Гринстед, чтобы искупаться в волшебных водах источника, бьющего в саду моего отца. Но не сомневаюсь, серьезных проблем мне удалось бы избежать.

В ту ночь я спала плохо. Мне казалось, что я несколько часов лежала и слушала (со сверхъестественной остротой восприятия, появляющейся в тот момент, когда вас действительно кто-то взбесил) музыку ночи: перекличку автомобильных сигнализаций; тяжелое громыхание позднего ночного поезда, который, как говорит Людо, перевозит ядерные отходы через самый центр Лондона; жуткие, от которых кровь стынет в жилах, вопли трахающихся кошек в саду за домом; и доносящиеся из соседского туалета звуки, ясно свидетельствующие, что сосед встал посреди ночи, чтобы справить нужду. Мои мысли мчались, обгоняя друг друга. Образы, вызванные ночным шумом, смешивались с событиями нескольких последних дней и сливались в вызывающий головокружение и тошноту калейдоскоп видений. Я пыталась успокоиться и начинала думать о великолепной обуви от Маноло Бланика, Джины и Джимми Чу — однажды у меня будет гора таких туфель, как у Имельды Маркос[12]. Но вот мои туфли оказывались под колесами поезда с ядерными отходами, или в них гадили безумные кошки, или они наполнялись мочой старика соседа.

В конце концов, в поисках оазиса спокойствия в ужасе той ночи я принялась думать о Лайам е. Его лицо, а также и голос успокаивали и возбуждали меня одновременно; узкие бедра, походка хищника, натруженные, но с длинными пальцами, руки казались мне очень привлекательными. И вдруг — так получилось само собой — я обнаружила, что впервые в жизни мечтаю о мужчине. О реальном мужчине из плоти и крови, существующем в моем мире, среди знакомых людей и предметов. Конечно, и раньше, по меньшей мере один, а то и десять раз в день меня посещали длительные и эмоционально насыщенные эротические фантазии. Но их прелесть как раз и состоит в том, что их невозможно, да и, скажу по правде, не стоит переносить в реальную жизнь. Когда я была школьницей, мне нравилось представлять, как в класс входит парень (в моих фантазиях каждый раз новый). Я не видела его лица, он целовал и ласкал меня, а я только все крепче сжимала ноги под партой. Думаю, одна из преподавательниц, мисс Пленти, знала, чем я занимаюсь, но только лишь слегка улыбалась, и ее светло-серые глаза смотрели сквозь меня. До сих пор меня посещают видения все о тех же парнях. Очень часто, когда Пенни думает, что я сосредоточена на решении каких-нибудь сложных производственных вопросов, я сижу, согнувшись над выкройкой или образцами тканей, вся раскрасневшаяся и, крепко впиваясь ногтями в кожу, сжимаю кулаки.

Я никогда не изменяла своим изысканным, чистым, неосязаемым фантазиям и не мечтала ни об актерах, ни о певцах. Было, правда, одно-единственное исключение — Дэвид Боуи, который, словно привидение, вселялся в тело длинного, худого и прыщавого Коннора О'Нила, когда мы тискались с ним в молодежном дискоклубе при церкви методистов, а Вероника наблюдала за нами.

А той ночью я мечтала о конкретном человеке, и именно его руки лежали на моих руках и ласкали мою грудь в ритме и в такт моим движениям. В конце концов ночные шумы перестали тревожить меня, и я провалилась в сон, плотно зажимая руку между влажных бедер. Ну что ж, по крайней мере я уснула с улыбкой. А потом наступило утро. Включился будильник-радио, настроенный, что меня всегда раздражало, на волну «Радио-3». Я включила «Радио-4» и перевернулась, чтобы вытолкать Людо на кухню. Мне понадобилась секунда или две, чтобы понять: я пинаю воздух, подушку и пуховое одеяло, и осознать происходящее. Мы с Людо любили посидеть за утренним чаем, обсуждая предстоящий день и смеясь над самыми разными глупостями. Ну что ж, обойдемся сегодня без этого. Я была слишком раздражена, чтобы забираться к нему на кушетку, где, думаю, он провел всю ночь.