Алмаз в воровскую корону - Евгений Сухов

— Тот, что с орденом.

— Верно, — одобрительно хмыкнул Ершов, — он самый… Как ты догадался?

— Ну так начальство трудно не угадать. Мы тоже выслеживали эту группу.

— Хочешь сказать, что разведки не согласовали свои действия?

— Не мне решать.

— Не тебе, — задумчиво протянул полковник. — Вот поэтому я задаю тебе вопросы, а ты на них отвечаешь… Если бы ты знал, какого кабана подстрелил, так сам костьми бы лег, чтобы его живым доставить!

— Что мне, собственный лоб, что ли, подставлять?! — возмутился Куприянов.

Полковник Ершов как будто бы этого не услышал:

— Мы его давно пасем, только он всякий раз срывался. Железным Рыцарским крестом награжден! А это не хухры-мухры! Немцы просто так крестами не разбрасываются, значит, и вправду заслужил. А биография у него действительно очень любопытная. Мы навели о нем справки. Это Тимошенко Петр Григорьевич, капитан Красной Армии. Сам он из бывших кулаков. Родом из Западной Украины. Добровольно перешел к немцам. Обучался в закрытом учебном центре в Кенигсберге. Был на хорошем счету у командного состава. Впоследствии ему присвоили кодовый номер 317. По нашим данным, на задании он находился уже несколько месяцев, и было бы очень интересно узнать, что этот волчара делал в наших тылах все это время. — Полковник говорил размеренно, где-то даже лениво, четко выговаривая каждое слово, и чем больше он говорил, тем сильнее вжимался в стул Степан, воспринимая его слова как приговор. — У нас есть основания полагать, что некоторое время он проживал в Москве. Там он установил связь с человеком по кличке Писарь, от которого и получал информацию. А работает этот Писарь не в бакалейном магазине, а в Государственном комитете обороны. И нам бы очень хотелось выяснить, что это за человек. — Ершов макнул сухарь в чай и, откусив его, тщательно прожевал.

Подполковник Куприянов невольно повел плечами. С именем Ершова было связано немало печальных историй, а потому самое благоразумное — не спорить! Вдруг все-таки обойдется!

— Этого я не знал, — ответил Куприянов. Хотелось произнести это как можно тверже, но на середине фразы голос дрогнул, выдавая его волнение.

— Дежурный! — крикнул Ершов.

На окрик полковника выскочил молоденький солдат из комендантского взвода контрразведки.

— Да, товарищ полковник!

— Сухари кончились, — пожаловался Ершов. — Принеси с пяток.

— Есть! — развернулся солдат. Через минуту вернулся, сжимая в руках пакет с сухарями. Положив его на стол, спросил: — Разрешите идти, товарищ полковник?

— Ступай, — великодушно разрешил Ершов, макнув сухарь в остывший чай.

— А голос-то у тебя, подполковник, дрогнул, — довольно протянул Ершов. — Не из железа ты! Хочу тебе сказать, что позывные агента 317 на протяжении последних двух месяцев были запеленгованы в шести районах Крымской области. И нам было бы очень интересно узнать, какие задачи ставились перед ним на этот раз, кроме попытки узнать что-нибудь о работе конференции в Ялте. Ведь мы же его почти накрыли… — в отчаянии покачал головой полковник. — И вот я хочу тебя спросить, Степан, как контрразведчик разведчика, какие у меня должны быть чувства к человеку, который сорвал нам план операции?

— Они могли меня застрелить, — попытался оправдаться Куприянов, но при этом твердо знал, что любые его слова сейчас будут звучать неубедительно.

Допив чай, полковник Ершов поставил кружку на стол и бессильно развел руками.

— Даже не знаю, что с тобой делать, подполковник. Вина твоя налицо, прямо тебе скажу, у нас ведь и за меньшие нарушения в штрафбат отправляют, а тут такое! Засек бы их землянку да вернулся бы к своим, сообщил бы, где они находятся. И никуда бы они не делись! — Хитровато прищурившись, полковник спросил: — Признайся мне, Степан, славы, наверное, захотел? Поймал сразу пятерых диверсантов. Это ведь на звезду Героя может потянуть!

Куприянов невольно сжал кулаки, но, собравшись, отвечал спокойно:

— Ни о чем таком я не думал, просто увидел врага и хотел обезвредить его, хоть кого-то взять живым и доставить по назначению. Если бы я не взял их, где гарантия того, что они бы не ушли?

— Неубедительно, — вздохнул полковник. — В военное время сочувствовать не полагается, да вот только жаль тебя, непутевого, ни за грош сгинешь. Ты же знаешь, какая сейчас обстановка в Крыму. Так что нам положено реагировать на любые сигналы. У меня есть основания полагать, что эта группа следила за ходом операции «Аргонавт» и была напрямую связаны с человеком, находившимся в окружении первых лиц государства. Это я с тобой так откровенно говорю, ты разведчик, ты меня поймешь. Знаю, что этот секрет не выйдет дальше этой комнаты. Трудности ты нам создал, подполковник, — печально вздохнул Ершов. — А за них, как известно, нужно отвечать по всей строгости. Тут еще один грешок за тобой числится. — Порывшись на столе среди вороха бумаг, он озабоченно протянул: — Где же это оно? Надо бы прибрать здесь на столе, да как-то все времени нет… Или смахнуть как-нибудь все это со стола да выбросить в мусорный ящик! — Задумавшись на секунду, полковник сказал: — Пожалуй, в мусорный ящик нельзя, тут у меня такие документы, что о-го-го! Так что если кому-то из врагов попадут, многие головы полетят! Ага, вот она, нашел! — тряхнул он листком бумаги. — А из этого следует, что ты находишься в интимных отношениях со своей подчиненной. Что ты на это скажешь?

На лбу Куприянова проступил пот. Хотелось выглядеть спокойным, но не получилось. Губы Степана судорожно дернулись.

— Это тоже преступление?

Полковник Ершов неожиданно рассмеялся.

— Ну ты артист, Куприянов. Знавал я шутников, но таких, как ты, впервые. Тебе штрафной батальон грозит, а ты шутить пытаешься. Завалить бабу на койку, может быть, не самый большой проступок… Все мы не без греха! А только ведь это создает общую картину, подполковник, — жестко заключил Ершов.

— Что со мной теперь будет? — упавшим голосом спросил Куприянов.

Аккуратно сложив листы бумаг, разбросанные на столе, Ершов медлил с ответом.

— Трибунал, — наконец коротко объявил полковник. — Я напишу докладную, извини. А уж там решат, как с тобой поступать. Сержант! — крикнул полковник. — Уведите арестованного!

Сержант, отступив в сторону, пропустил Куприянова в коридор. На душе у Степана было погано. Именно так он и представлял себе арест — вошел свободным, а вышел уже под конвоем. Ладно хоть ремень не сняли, а то так и пошел бы по улице со спущенными штанами. Степан вспомнил о своем желании уйти через окно, но тотчас позабыл о нем — тоже не выход, не прятаться же всю жизнь!

Уже на выходе из здания Степанов столкнулся с капитаном Тарасовым, своим заместителем. Слегка попридержав Куприянова за рукав, он быстро шепнул:

— Держись, подполковник. В обиду не дадим. — И тотчас, стараясь не привлекать к себе внимания, не задерживаясь, прошел в дом.