Биология добра и зла. Как наука объясняет наши поступки - Роберт Сапольски

Как же перебросить мостик от сосредоточенности на личном, отслеживания собственных трудностей и подсчитывания недополученных наград к прочувствованному страданию за всех униженных и оскорбленных на земле, ведь это все одна и та же ППК? Я думаю, этот мостик и является самой сутью данной главы – нужно осознать, до какой степени эмпатия относится «лично ко мне»{834}. «Ой, больно!» – это наикратчайший путь не повторять ошибок, какими бы они ни были. Но еще полезнее, как это часто бывает, подмечать несчастья других: «Ему стало ужасно больно, я лучше поостерегусь делать то же самое». ППК оказывается среди важнейших инструментов, когда страху и избеганию опасности обучаются с помощью простого наблюдения. Переход от «у него все не складывается» к «я, пожалуй, не стану так делать» требует определенной вспомогательной ступени, что-то вроде индуцированного представления «Я»: «Я, как и он, не буду в восторге от подобной ситуации». Почувствовать боль другого человека – средство куда более действенное, чем просто знать про боль другого человека. Так что для ППК самым важным остается свое личное, горести других заботят ее, но лишь постольку-поскольку.

Не остаются в стороне и другие участки мозга. Как мы видели, при созревании контуров эмпатии подключается не только ППК, но и зона островка{835}. У взрослого эта зона (и в меньшей степени миндалина) почти столь же тесно пристегнута к эмпатии, как и ППК. Все три области накрепко взаимоувязаны в единый узел, при этом внушительная часть информации, которую миндалина отправляет в лобную кору, идет через ППК. Чувство эмпатии, особенно при чужой физической боли, возникает в самых разных обстоятельствах, и во всех случаях наблюдается возбуждение и ППК, и островка, причем амплитуда их возбуждения коррелирует как с общей склонностью человека к эмпатии, так и с субъективным сопереживанием в данных конкретных обстоятельствах.

И это все очень осмысленно с точки зрения работы островка и миндалины. Как мы видели, они подключаются к обработке эмпатии по ходу развития, когда ребенок начинает оформлять эмпатию в рамки контекста и причинных связей: почему человеку больно и кто в этом виноват. Бывает, что здесь все ясно, если боль и страдания вызваны несправедливостью, а виноваты в этом те, кто мог предотвратить страдания, но остался безучастным или даже нагрел на этом руки; вот на них-то и направлены гнев, негодование, отвращение. Однако случается, что полной ясности в причинах боли и несправедливости нет – но и тогда мы ищем, кого бы обвинить: крепкая связка миндалины, ППК и островка рождает козлов отпущения. Пусть боль редкая, пусть возникает безо всякого вмешательства людей и их воли, все равно картинки складываются сами – виновные буквально или метафорически двигают материки, земля разверзается и глотает невинного, и мы выступаем в поход против тех, кто лишил жертву возможности прожить счастливейшую из жизней, против Бога, потворствующего этому ужасу, против механистического безразличия Вселенной. И как мы увидим, чем гуще тучи гнева, отвращения и обвинительного негодования, закрывающие чистую эмпатию, тем труднее оказывать реальную помощь.

В какой момент на первый план выходят когнитивные элементы эмпатии – ПФК, в особенности длПФК, вместе с контурами модели психического состояния, куда включены височно-теменной узел и верхняя часть центральной борозды? Очевидно (и потому неинтересно), тогда, когда вообще требуется понять, что происходит: «Так, кто победил?», «Как для меня лучше – взять взятку на этом ходу или отдать ход?».

Гораздо интереснее, когда возникает необходимость приплюсовать к ситуации причинность и намеренность действий, и тут подключаются дополнительные когнитивные контуры: «Ага, у него ужасно болит голова, и это потому, что он работает на ферме, где все поливают пестицидами… Или, может, они с приятелем вчера здорово перебрали?», «У этого человека СПИД, он что, наркоман? Или ему перелили инфицированную кровь?» (в последнем случае ППК активируется у людей сильнее). Примерно таков ход мысли шимпанзе, идущего утешать невинную жертву агрессии, а не агрессора. Из главы 7 мы помним, что у детей более выраженный когнитивный профиль активации появляется в том возрасте, когда они начинают различать боль «самонанесенную» и причиненную другим человеком. По словам Жана Десети, изучавшего данный вопрос, это говорит о том, что «активация эмпатии на ранних стадиях обработки информации модерируется сложившимися отношениями с другим человеком»[445]{836}. Иначе говоря, когнитивные процессы служат привратником, решающим, достойно ли эмпатии то или иное несчастье.

Безусловно, когнитивной задачей будет ощущение чужой эмоциональной боли – как менее очевидной, чем физическая; тут заметно более активное участие дмПФК. Точно то же самое происходит, когда чужая боль наблюдается не вживую, а абстрактно – на дисплее загорается точка, когда человеку колют иголкой руку. Резонанс с чужой болью также становится когнитивной задачей, когда речь идет о переживании, которое человек сам никогда не испытывал. «Пожалуй, я думаю, что понимаю, как расстроен этот военный лидер, – он упустил шанс покомандовать этнической зачисткой деревни; у меня нечто похожее было, когда я в детском саду продул выборы в президенты клуба “добрых дел”». Здесь требуется уже умственное усилие: «Думаю, что понимаю…» Так, в одном исследовании испытуемые обсуждали пациентов с неврологическими проблемами, при этом участникам обсуждения тип неврологических болей этих пациентов не был знаком. В данном случае пробуждение чувства эмпатии потребовало более сильной работы лобной коры, чем при обсуждении известных им болей{837}.