Сталин - Дмитрий Волкогонов

Войдя в специальный, только для него, подъезд и поднявшись к себе в кабинет, Сталин, проходя через приемную, бросил бледному Поскребышеву:

– Приглашайте всех, сразу…

Неслышно, как-то осторожно, молча зашли члены и кандидаты в члены Политбюро, за ними Тимошенко и Жуков. Не здороваясь с вошедшими, Сталин произнес, не обращаясь ни к кому конкретно:

– Свяжитесь с германским послом…

Молотов вышел. Наступила тягостная тишина. За столом сидели те, кого пригласил Поскребышев: А.А. Андреев, К.Е. Ворошилов, Л.М. Каганович, А.И. Микоян, М.И. Калинин, Н.М. Шверник, Л.П. Берия, Г.М. Маленков, Н.А. Вознесенский, А.С. Щербаков. Вернувшись, Молотов почувствовал, что не только Сталин, но и вся партверхушка напряженно смотрит на него. Подходя к своему стулу, нарком иностранных дел глухо выдавил:

– Посол сообщил: германское правительство объявило нам войну. – Заглянув в бумажку, которую держал в руках, Молотов добавил: – Формальный повод стандартный: «Националистская Германия решила предупредить готовящееся нападение русских…»

Тишина стала словно густой, вязкой. Сталин сел за стол, посмотрел на Молотова, вспомил, как тот полгода назад, здесь же, после приезда из Берлина уверенно докладывал:

– Гитлер ищет нашей поддержки в борьбе с Англией и ее союзниками. Нужно ждать обострения их противоборства. Гитлер мечется… Ясно одно – вести борьбу на два фронта он не решится. Думаю, у нас есть время укрепить западные границы. Но смотреть надо в оба: имеем дело с авантюристом…

Сталин еще раз взглянул на Молотова, теперь уже зло: «…у нас есть время…». Тоже мне, провидец… В душе нарастала тревога. Сталин чувствовал себя нагло обманутым. Пожалуй, впервые за долгие годы он ощутил растерянность и неуверенность. «Вождь» привык к тому, что события развивались в соответствии с его волей. Он не хотел, чтобы послушные соратники увидели проявление его слабости. Все ждали его слов и распоряжений.

Тягостную паузу прервали слова Тимошенко:

– Товарищ Сталин! Разрешите доложить обстановку?

– Докладывайте.

В кабинет вошел первый заместитель начальника Генерального штаба генерал-лейтенант Н.Ф. Ватутин. В его кратком докладе было мало новой информации: после ураганного артиллерийского обстрела и авиационных налетов в ряде районов Северо-Западного и Западного направлений крупные силы немецких войск вторглись на советскую территорию. Многие погранзаставы, встретив в первом бою гигантский каток германской военной машины, погибли, но не оставили боевых позиций. Авиация противника непрерывно бомбит аэродромы. Какими-либо другими конкретными данными Генштаб пока не располагал. Никто из присутствующих в кабинете не мог даже представить, сколь драматично и стремительно будут развиваться дальнейшие события.

Нет, в первый день большого шока у Сталина не было. Была заметная растерянность, злоба на всех – его так жестоко обманули, – тревога перед неизвестностью. Тот, первый день члены Политбюро почти сутки пробыли у него в кабинете, ожидая вестей с границы. Лишь изредка они выходили, чтобы позвонить, выпить чаю, размяться. Говорили мало. Все в душе надеялись, что это лишь временные неудачи. Никто не сомневался, что Гитлер получит достойный отпор. Возможно, переговаривались между собой члены партийного ареопага, на неделю-другую в районе границы завяжутся тяжелые бои. Война может на какое-то время стать позиционной, до тех пор, пока Красная Армия не нанесет агрессору сокрушающий ответный удар…

У Маленкова в папке лежал проект директивы Главного управления политической пропаганды «О задачах политической пропаганды в Красной Армии на ближайшее время», переданный ему в середине июня начальником Главного управления политпропаганды А.И. Запорожцем, которого на второй день войны Сталин заменит армейским комиссаром Л.З. Мехлисом. 20 июня Маленков, придя по вызову Сталина в его кабинет и получив очередное задание, передал «вождю» эту директиву ГУПП. Ее стали готовить после заседания Главного Военного Совета и выступления Сталина перед выпускниками военных академий 5 мая 1941 года. «Вождь» дал ясно понять: война в будущем неизбежна. Нужно быть готовыми к «безусловному разгрому германского фашизма». В соответствии с указаниями Сталина в директиве, которую он так и не успел одобрить до начала войны, узловыми были следующие положения:

«Новые условия, в которых живет наша страна, современная международная обстановка, чреватая неожиданностями, требуют революционной решимости и постоянной готовности перейти в сокрушительное наступление на врага… Все формы пропаганды, агитации и воспитания направить к единой цели – политической, моральной и боевой подготовке личного состава, к ведению справедливой, наступательной и всесокрушающей войны… воспитывать личный состав в духе активной ненависти к врагу и стремления схватиться с ним, готовности защищать нашу Родину на территории врага, нанести ему смертельный удар…» Сталин готовился наступать…

Проект директивы кроме Маленкова смотрел Жданов. В конце концов, дело не в директиве, а в уверенности политического руководства, что страна способна отразить любое нападение и разгромить агрессора. Директива была подготовлена в духе предложений Г.К. Жукова по плану стратегического развертывания Вооруженных Сил СССР, переданных в мае Сталину. Там тоже говорилось о необходимости «упредить противника и разгромить его главные силы на территории бывшей Польши и Восточной Пруссии». Генштаб и ГУПП полагали, что оборона может быть лишь кратковременной: войска готовились наступать. Отразить нападение и наступать… Поэтому в первые день-два после начала войны у партийного и военного руководства не возникали мысли о катастрофе. Она как бы исключалась.

А реально произошло вот что. Хотя высшему руководству страны по различным каналам сообщали о предстоящем нападении фашистской Германии, оно не сделало очевидного: не привело в боевую готовность приграничные войска. Директива № 1 запоздала, если говорить о ее назначении, не менее чем на сутки. Сталин и его окружение не понимали (а военные не решились ему растолковать; Тимошенко вообще очень боялся «вождя»), что боевая готовность – это жесткие временные параметры. Время, необходимое для подъема дивизии по тревоге, для сбора, марша и занятия указанных оборонительных позиций, колеблется от 4 до 20 часов. Например, в Западном особом военном округе в среднем нужно было от 4 до 23 часов. А Директиву № 1 Генеральный штаб начал передавать в 00 часов 20 минут 22 июня. Прием в округах был завершен в 01 час 20 минут. После этого командующие со штабами изучали документ и вырабатывали необходимые в таких случаях распоряжения, указания. На это ушло еще час-полтора. По существу, войскам на выполнение директивы оставалось менее часа.

Значительное количество дивизий было поднято по тревоге лишь бомбардировками и артиллерийским налетом фашистов.

Части и соединения, начав выдвижение в указанные районы, как правило, не дошли до них, встретив на своем пути танковые колонны немцев, и вынуждены были вступать в бой с ходу. Противник сделал все, чтобы нарушить связь, парализовать управление. Для всех было полной неожиданностью, что подвижные группировки немцев к исходу первого дня продвинулись в глубь территории на 50–60 километров… Войска второго эшелона начали выдвигаться к границе под непрерывными ударами вражеской авиации; она господствовала в воздухе с первых часов. Навстречу войскам двигались нескончаемые толпы беженцев. Связь отсутствовала. Командиры не знали обстановки. Районы, в которые предписывалось прибыть соединениям, были уже заняты противником, сумевшим добиться тактической, оперативной, а затем и стратегической внезапности. Да, именно так. Политической внезапности не было, но из-за преступной нераспорядительности Сталина войска были поставлены в условия, когда самые авантюрные намерения немецкого командования осуществились. Начальник Генерального штаба сухопутных войск вермахта генерал-полковник Ф. Гальдер позже писал: «Наступление германских войск застало противника врасплох. Боевые порядки противника в тактическом отношении не были приспособлены к обороне. Его войска в пограничной полосе были разбросаны на обширной территории и привязаны к районам своего расквартирования. Охрана самой границы была слабой».