Париж - Эдвард Резерфорд

Впереди показались руины старой Бастилии. Он приезжал к ней и в тот день, когда ее штурмом взяли толпы горожан. Ему было известно, что мятежники, разграбив накануне арсенал Дома инвалидов, пришли сюда за порохом, хранившимся в старой крепости. Почему-то в дальнейшем стали считать, будто целью штурма было освобождение из тюрьмы горстки престарелых преступников, по большей части мелких мошенников.

Если бы Бастилию захватили несколькими неделями раньше, хмыкнул про себя Бланшар, то успели бы выпустить на свободу маркиза де Сада.

От Бастилии его путь лежал на запад мимо ратуши Отель-де-Виль. За ратушей начинался Лувр.

Сколько счастливых вечеров провел он в этом квартале во время последнего восхитительного десятилетия старого режима! А если точнее, чуть севернее Лувра, в гостеприимных садах вокруг дворца Пале-Рояль.

Либеральный кузен короля, герцог Орлеанский, живший во дворце, открыл его огромные дворы и колоннады для всех, кто верил в просвещение и реформы. Его называли Филипп Эгалите – кто с издевкой, кто с восхищением.

Чего на самом деле хотел герцог Орлеанский? Некоторые считали, что он мечтал о республике, но ходило и такое мнение, будто его истинной целью являлся захват трона. В кафе и тавернах под теми колоннадами можно было обсуждать все, что угодно. Под протекцией герцога там же устроили типографии, где печаталась революционная литература. Наполовину университет, наполовину парк развлечений, Пале-Рояль стал грядкой, где взошли первые семена революции.

Но герцогу Орлеанскому это не помогло. Несколько лет спустя революционеры, собравшиеся в здании всего в нескольких десятках метров от Пале-Рояль, осудили его и отправили на гильотину – так же, как и его кузена-короля.

Бланшар считал, что ему повезло с профессией. Сам он придерживался республиканских взглядов, но умеренных. Он прожил бы и с конституционной монархией, если бы пришлось. Но если бы он заседал в Национальном собрании или в Конвенте, то где бы он сидел? Не с монархистами, это точно. Скорее всего, с жирондистами, объединившими большинство либеральных республиканцев. Рядом с радикальными якобинцами Бланшар ни за что не сел бы, в этом он был уверен. А если так, то со временем, по мере того как революция становилась все более и более радикальной, его самого послали бы на гильотину эти якобинцы, пробивавшие себе дорогу к власти. А теперь они и вовсе начали казнить своих.

Политика была скользким и опасным делом. Даже влиятельный Лафайет не удержался на плаву. Провозглашенный героем революции в ее начале, назначенный командующим национальной гвардией, он в конце концов разошелся с якобинцами во взглядах и был вынужден бежать из Франции.

Нет, думал Бланшар, в политике он бы не выжил. А вот будучи доктором – и при условии, что не выйдет за рамки профессиональных обязанностей, – он оставался в стороне от драки. Он лечил Дантона и многих других. Кажется, к нему благоволили. И это давало ему шанс спасти своих молодых друзей, рассуждал Бланшар на пути к острову Сите.

Хотя нет, спасти обоих не получится. В лучшем случае одного.

Но для этого ему потребуется хладнокровие и смелость.

Найдется ли в Париже более жуткое здание, чем старинная мрачная тюрьма Консьержери? Софи о таких не слышала. Находилась тюрьма рядом с чудесной часовней Сент-Шапель, но ничто в ее облике не радовало глаз. В громоздких башнях за массивными стенами скрывались камеры и подвалы, куда помещали заключенных перед судом и казнью, – одновременно их там могло быть до тысячи человек. И мало кто из них имел надежду.

Софи уже знала, что погибнет.

Суд, если это можно назвать судом, не занял и нескольких минут. Их вывели из-за тяжелых каменных стен Консьержери и доставили в готический Дворец правосудия, стоящий по соседству. Там два больших голых помещения были отведены под так называемые особые суды. Поистине – особые.

Софи полагала, что их вызовут вместе, но ошиблась. Этьена увели первым. Он исчез за большой дверью, и она не слышала ни слова из того, что там происходило. Наконец он вышел с посеревшим лицом. Этьен попытался улыбнуться и двинулся к жене, чтобы поцеловать ее. Но охранники не позволили ему этого и втолкнули Софи в зал суда. С глухим стуком захлопнулась тяжелая дверь.

Ее подвели к деревянному ограждению, о которое она могла опереться руками, и велели встать за ним. Напротив стоял стол, в самом центре которого сидел худой мужчина с узким лицом и пронзительными глазами, Софи он напомнил крысу. По обе стороны от него расположились еще несколько человек, очевидно судьи. В самом конце со скучающим видом устроился высокий тощий человек, весь в черном. За отдельным столом поодаль сидели еще люди – присяжные, как поняла Софи. Вдоль боковой стены шел ряд стульев. Один из них занимала крупная некрасивая женщина с черными волосами, которую Софи никогда раньше не видела.

Первым заговорил маленький человек по центру, из чего следовало, что он исполнял должность главного судьи.

– Гражданка Софи Констанция Мадлен де Синь, по Закону о подозрительных лицах вы обвиняетесь в предательстве, в принадлежности к врагам народа и революции. Признаете ли вы себя виновной?

– Не признаю, – сказала Софи как можно отчетливее.

Затем настал черед высокого человека в черном. Он не удосужился встать, когда спросил ее, встречалась ли она днем ранее со священником, известным как отец Пьер.

– Встречалась, – ответила она в полном недоумении.

– Вызовите свидетеля, – сказал человек в черном.

Крупная черноволосая женщина, сидевшая у боковой стены, поднялась и встала перед столом судьи.

Высокий обвинитель быстро удостоверился в ее гражданской благонадежности, и она поведала суду свою историю. Софи в ужасе услышала, что ее безобидное сочувствие судьбе кармелиток истолковано как нападки на революцию. Но окончательно повергло ее в смятение заявление о том, будто она с мужем подбивала своих работников и крестьян присоединиться к Вандейскому мятежу.

– Ваша дочь была в церкви, когда услышала эти слова? – спросил обвинитель.

– Да. У нее отличная память, и она сразу пересказала мне все, что слышала.

– Но это же ерунда какая-то! – вскричала Софи. – Позвольте мне отыскать отца Пьера, и он подтвердит, что ничего такого я не говорила.

– Заключенная, соблюдайте тишину, – сказал судья.

– Я не имею права на защиту?

– По Закону от двадцать второго прериаля второго года Французской республики, принятого Конвентом, – нараспев проговорил судья, – обвиняемым, представшим перед судом, не позволено иметь адвокатов и защищать себя. – Он обернулся к присяжным. – Каков ваш вердикт?

– Виновна, – произнесли они хором.

Судья кивнул и снова обратился к Софи.

– Гражданка Софи де Синь, – провозгласил он, – вы приговариваетесь к смерти через гильотинирование. Приговор будет приведен в исполнение немедленно.